Он громко крикнул в сторону порога:
– Бабушка Брунхильда! В гости к вам можно?
Через несколько секунд скрипнула дверь и на низком порожке появилась уже успевшая переодеться в чистое ведьма:
– Ишь ты, вежливого из себя строит! А што же ты на полянке про политесы-то забыл?..
– Вы уж простите меня великодушно – случайно всё получилось. Там же деревья на меня вдруг начали падать…
– Ой-ё-ёй, можно подумать – испугался он сильно… Ладно уж – вы животинок там, за плетнём оставьте, чтобы грядки не объели, да в дом заходите, чего уж там… А за коняшек своих не бойтесь – у меня тут всё под присмотром.
С этими словами бабка развернулась и, скрывшись в доме, сразу же загрохотала горшками.
Спутники вопросительно посмотрели на Грея. Но он пожал плечами:
– Да вроде бы в норме всё. Пошли.
Они вошли во двор и гуськом неспешно зашагали к порогу. Шедший первым Грей, поравнявшись с сухостоем для сушки горшков, неожиданно остановился: что-то было не так с этим невинным деревенским приспособлением…
Он пригляделся. Ага, вот что: это дерево выросло не здесь, а было где-то в другом месте ровнёхонько срезано у самой земли, так, чтобы расширенная часть комля с разлапистым корневищем выполняла функцию основания, а уже после этого его установили во дворе. И ещё – из-под одной из лап корневища выглядывал уголок тонкой белой ткани с кружевом по краю…
– Зигмунд, – бросил он через плечо, – не сочтите за труд: надо аккуратно наклонить это дерево.
– Да какой это труд, – пробасил Бекк, подступая к этому подобию икебаны и берясь за нижние сучья, – так, разминка, можно даже приподнять…
Но приподнять он ничего не успел – сухостой в его лапищах вдруг ожил и неожиданно превратился в держащую по горшку в каждой руке дико визжащую и брыкающуюся девчонку:
– Сейчас же убери от меня свои лапы, костолом проклятый!..
Оторопевший сотник мигом отпустил её предплечья и, не ожидавшая такой скорой победы крикуха с размаху плюхнулась на попу. При этом она на полуслове замолчала, но по-прежнему продолжала держать на весу свои горшки и зло сверлить взглядом застывшего на месте Зигмунда. Видок был ещё тот, и Тони не сдержавшись, прыснул коротким смешком, за что и сам моментально заработал не менее испепеляющий взгляд. Но тут деваха проследила, куда именно направлен его взор, и снова взвизгнула. Горшки полетели на траву, а её руки начали судорожно одёргивать задравшиеся выше колен юбки.
– Ладно, ладно – не истери, – раздался от порога скрипучий бабкин голос, – Подумаешь, коленки твои увидали… Эка невидаль, было бы што путное. А вот испытание ты провалила – это факт. Придётся на второй год оставлять…
– Баб Хиль, баб Хиль, – живо повернувшись к ведьме, затараторила девушка, – да не почуял он меня ни капельки, он мой платочек обронённый увидел!
И она взмахнула поднятым с земли кружевным платком. Но в ответ бабка вдруг перешла чуть ли не на ультразвук:
– Элли-и-и!!! – и даже ногами затопала, – Какая ещё "баб Хиль"?!! Ну, ты у меня сейчас огребёшь!
Элли как подброшенная вскочила на ноги и, прижав руку с платочком к груди, с испугом в голосе начала извиняться:
– Ой, простите меня, пожалуйста, да у нас дома всегда так на бабушек говорят… Ой, вы только ж на меня, баб Брунь, не сердитесь…
– Что-о?! "Баб Брунь"?!! Нет, ты смерти моей хочешь, поганка!..
Бабкин голос на последних словах сорвался на сип и стал похож на шипение дикой кошки. Она даже подняла над головой свою клюку, то ли намереваясь ею запустить в дерзкую девчонку, то ли просто выражая бессильное негодование…
А "поганка", раздув юбки колоколом, развернулась на одной ноге и, мелькая пятками, скрылась за домом. Наступила звенящая тишина. Бабка вздохнула, снова оперлась на клюку и, заговорщицки подмигнув Грею, со смешинкой в глазах тихо сказала:
– Вот так мы и живём… – потом кивнула на дверь, – ну, что ж, гости дорогие, милости прошу в дом…
И, то ли это было какое-то ведьмино колдовство, то ли Брунхильда каким-либо образом прознала об их приходе, но на обеденном столе снеди было побольше даже, чем на трёх здоровых мужиков требуется. И не просто соленья-квашения из погреба, хотя и грибки-капустка-ягодки тоже присутствовали в изобилии, но – вот что удивительно – посреди стола дымилось ароматным парком ещё и блюдо с изрядной горой жареного мяса! Пока рассаживались, старушка принесла откуда-то из-за печки бутыль с густо-фиолетовым содержимым, и ставя на стол, вроде как поизвинялась:
– Заморских вин у нас нету, а виноград на болоте расти не желает, но вот наливочка из лесной ягоды у нас завсегда – пожалуйста…
Разлив её по толстого стекла лафитникам, чокнулись с бабкой за знакомство, и с жадностью набросились на еду. Брунхильда, отпив наливки, есть не стала, а махнув им – "Вы кушайте, я счас…" – вышла во двор и вскоре притащила за руку упиравшуюся от смущения Элли. И как только та была усажена за стол, тост повторили.
Только сейчас Грею удалось как следует рассмотреть девушку. На вид ей было лет девятнадцать, плюс-минус один годок. Поначалу он принял её за подростка, но просто обманулся хрупкостью сложения – теперь было понятно, что из подростков она давно выросла, и угловатостью тут уже не пахло. А пахло просто-таки замечательной комбинацией атомов, из которых природа сумела сложить великолепное тело: стройное и гибкое, с грацией лесного зверя. Пожалуй, скорее даже хищного, чем травоядного… Тёмная шатенка с отливом в медь, с заметно выдающимися на лице скулами, тонким прямым носом и бровями, напоминающими крылья парящей чайки. Глаза чуть вытянутые, закруглённые у переносицы и острые у висков, с почти чёрной, пересыпанной золотистыми блёстками радужкой. Волосы в разрез со здешней модой короткие, всего лишь в ладонь длиной, почти прямые. А губы… Губы просто будоражили.
Грей спохватился. Что-то он уж очень откровенно изучает эту девушку, она вон даже смутилась. А бабка-то как ехидно смотрит!.. Ч-чёрт, может это наливка всему виной?
– Элька-то – преемница моя… – заметив, на кого направлен его интерес, пояснила старая ведьма, – я ещё пять годков назад "Зов" сотворила, да пустила с ветром по свету гулять, новую Истинную разыскивать… Да ещё год она сопротивлялась, всё пойти не решалась, да ещё три года шла… Трудно шла, ведь за тридевять земель отыскалась. Вон и волосы в пути остригла, чтоб в колтуны не сбивались, а терь другой моды и не признаёт, ток так и ходит, грит – ловчее ей…
Элли опустила глаза и сидела, не шевелясь, а бабка, подперев скулу ладошкой, продолжала:
– Год уже учу эту пострекуху, основное, почитай, всё передать успела… Мне-то уж недолго осталось…
Зигмунд решил проявить галантность, правда, на солдатский манер:
– Да какие ваши годы, бабушка – покоптите ещё небо!..
– Какие годы?.. – старушка вместе с ладошкой повернула к нему голову. – Страшно сказать, касатик – какие годы… Вот те, када пострелёнком ты был, мамка сказки сказывала?
– Сказывала, – немного смутившись от такого факта, прогудел великан.
– А вот какб из них у тя самой любимой была?
– Ну… про эту, как её… про Магдалину-прелестницу…
– Про Магдочку-то? Хе, та ещё была – жертва артельного темперамента… Ну а как тебе, касатик, такой казус, что я однажды косу-то этой героини сказочной вот на этот кулак намотала, – бабуля подняла над столом совершенно не впечатляющий кулачок, – да о дубовую столешницу всю её красу с лица-то и стёрла? Год она потом на люди не показывалась, аж покуда новая кожа на нём не наросла…
– За что же вы её так, бабушка? – подал голос впечатлённый представленной картиной Тони.
– А пущай на чужое не зарится!.. Мужик-то, он чай не железный, вот и неча перед ним телесами трясти! – У старушки от подступивших воспоминаний даже голос зазвенел. Но тут она вздохнула и продолжила уже по-прежнему, чуть нараспев. – Ой, да дело прошлое, што уж теперь… Да и была она по-своему несчастная от голоду-то сваво ненасытного… Вот, а ты говоришь – какии твои годы…