Конечно же, все эти смутные времена и калейдоскоп составов не очень способствовали творческому росту «Последнего шанса». После неудачи на Таганке ансамбль выживал «на проценты» со своих старых находок и заслуг. Печально, обидно — однако этот факт доказывает и другое: насколько притягательна, неистребима и нестареюща сама формула «Последнего шанса»! Ансамбль не только выстоял под ударами обстоятельств (за это, прямо скажем, спасибо Саше Самойлову, единственному бессменному участнику), но и, несколько лет практически не обновляя репертуар, сохранил популярность и верность аудитории. И, кстати, так и остался при своем «бремени уникальности».
По-своему уникален и «послужной список» группы. Две долгоиграющих (КОАПП), четыре маленьких («но твердых», как говорит Рыженко) и десять гибких грампластинок. Участие в дюжине популярных телепередач (я еще не назвал «Веселые ребята», «Адреса молодых») и в кинофильмах, восторженные статьи даже в зарубежной прессе… Очень немногие из профессиональных эстрадных ансамблей могли бы представить такое «досье», а тут неприкаянная самодеятельность… Может быть, они какие-нибудь хулиганы и скандалисты? — готов заподозрить недоумевающий читатель. Да нет, нормальные ребята, интеллигентные и коммуникабельные. С одной-единственной «проблемой» — бескомпромиссной верностью своему «непохожему» стилю. Жаль, ей-богу, что коллектив, который — могу это смело утверждать — мог бы стать гордостью нашей молодежной эстрады и, не имея аналогов за рубежом, с успехом представлять ее на международном уровне, стал в действительности жертвой косности и музыкальной «уравниловки».
…Сегодняшний «Последний шанс» — это Саша Самойлов, Сергей Рыженко и Сергей Воробьев. Воробьев — основной вокалист и гитарист; внешне он разительно отличается от утонченно-субтильных Володь— Щукина и Леви. Могучий и плечистый, на сцене он спокоен и, как положено сильному человеку, снисходительно-добродушен. Группа обрела базу (клуб одного из московских предприятий) и постепенно восполняет музыкально-сценический реквизит (украденный в прошлом году в Пятигорске). Как будто подходящая ситуация для начала новой попытки восхождения… Главная проблема — новый репертуар. Песни Щукина хороши, но давно известны. Песни Рыженко — наиболее плодовитого автора из рядов нынешнего «Шанса» — мало кому известны, но, по мнению худрука Самойлова, слабоваты. Терять в качестве не хочется, топтаться на месте — тоже. Общими усилиями, не быстро, но программа «Последнего шанса» обновляется. Продолжаются игры последних настоящих скоморохов.
А как остальные персонажи нашей короткой истории? Что ж, закончим ее в диккенсовском стиле и в алфавитном порядке.
Кинотеатр «Баррикады» стоит на том же месте, и по-прежнему показывают в нем мультфильмы. Только уже семь лет никто не играет и не поет в фойе.
Павел Брюн выступает в составе ансамбля «Арсенал» Алексея Козлова, демонстрируя на сцене пантомиму в духе «новой волны». Осваивает танец брейк.
Андрей Жабин, по слухам, музицирует в одном из центральных ресторанов Ростова и наверняка обеспечивает себя лучше, чем все участники «Шанса», вместе взятые.
Коля Жеренков играет на скрипке в ансамбле Государственного театра кукол.
Топя Киселев руководит небольшой «Студией пластической импровизации» и ставит пантомимные спектакли. Альянс его с Театром на Таганке давно распался.
Владимир Леви уехал в Ленинград. Он играл в ВИА «Поющие гитары» и ансамбле Людмилы Сенчиной, а затем организовал свою фолк-рок-группу «Тамбурин» и уже трижды стал лауреатом ежегодного городского рок-фестиваля. «Тамбурин» иногда показывает ленинградское телевидение; в его репертуаре — многие песни, исполнявшиеся и «Последним шансом» («Глухая тетеря» и др.).
Евгений Харитонов, «крестный отец» и наставник «Последнего шанса», умер летом 1982 года от сердечного приступа.
Володя Щукин надолго (а может быть, и навсегда) ушел со сцены. Сейчас он работает в библиотеке Московской консерватории. Постригся, но внешне изменился мало. Отдельные посвященные посетители библиотеки украдкой кивают в его сторону и шепчут знакомым: «Это тот самый…»
1985
(Публикуется по рукописному оригиналу.)
Рок: от споров к делу
Стоило мне выйти из опалы, как я тут же обнаглел и начал вовсю качать права на рок. Судя по обилию идеологизированной демагогии, хозрасчетной прагматики и общему топорному стилю, эта статья (1986 года) писалась для газеты — скорее всего, «Комсомольской правды». А может быть, и «Советской культуры», где у меня тоже время от времени что-то выходило. Не могу сказать, что это — увлекательное чтиво, но оно отлично иллюстрирует ту сюрную, практически шизофреническую ситуацию, в которой я оказался на заре перестройки, когда меня, законченного богемного рок-торчка, без работы и с массой дурных наклонностей, власти стали регулярно выдвигать в какие-то комиссии и приглашать на съезды, а коллеги по андерграунду— выталкивать во всякие инстанции в качестве главного лоббиста…
В последнее время, как известно, начали демонстрировать давно отснятые, но не известные публике киноленты и печатать не опубликованные в свое время романы. «Достали с полки» и целый музыкальный жанр — рок.
Еще совсем недавно само это слово из трех букв редакторы бдительно вычеркивали из статей — а нынче… Половодье публикаций — и все такие положительные! «Проглядели», «недооценили», «теперь, к счастью…» Это хорошо: решена первейшая и главная проблема рока — право жанра на «легальное» существование.
Из разряда «лжеискусств» рок выведен; то, что он может быть «хорошим» и «полезным», — установлено. Однако синдром подозрительности окончательно еще не изжит. И сейчас часто приходится сталкиваться с такой позицией: в роке нужны только отдельные, «прогрессивные» течения — скажем, «Рок в борьбе за мир» (других примеров как-то не приводится), а все остальное — это «не наше». Согласитесь: подобный подход выглядел бы очень странно в приложении к поэзии, театру, джазу и так далее. А почему не может быть «Рок против бюрократии» или «Рок во имя любви»? Надо проникнуться спокойной и справедливой мыслью о том, что рок — равноправный жанр, наряду с песенным, джазовым, симфоническим, камерным и т. д. — со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Это не временное явление, не модное поветрие, которое можно эксплуатировать несколько сезонов, а затем сбросить со счетов. Напомню, что жанру уже более тридцати лет, а в нашей стране его история насчитывает почти четверть века. Причем развивался он все эти годы — и кое-чего достиг в своем развитии — не благодаря, а скорее вопреки инертной и «запретительной» культурной политике. Так что втискивать сейчас рок в некие «выгодные» рамки не только унизительно для жанра, но и бесполезно — опыт «борьбы» уже есть.
Рок должен развиваться в нормальных условиях, в соответствии со своими внутренними законами и «вибрациями» молодежной среды. При этом, однако, должен существовать некий механизм управления и «саморегуляции». Структура, которая позволяла бы эффективно решать непростые экономические, административные и технические проблемы, связанные с деятельностью сотен профессиональных и тысяч самодеятельных ансамблей и исполнителей.
Кроме того, абсолютно необходим творческий центр рок-музыки: художественные достижения жанра далеко не бесспорны, критерии оценок не выработаны, теория только-только начинает складываться… И если звенья «административной» цепи уже намечаются — это рок-кпубы и филармонии, — то организации, которая могла бы взять на себя бремя ответственности за творческую сторону дела, нет и в помине.
По традиции главным (или даже единственным) авторитетом в подобных вопросах считается Союз композиторов, и «рокерам» на это неоднократно указывалось. Однако на деле наши маститые авторы явно не хотят заниматься роком. На прошлогоднем съезде Союза жанр был положительно помянут лишь в выступлениях поэта Роберта Рождественского и почетного гостя Микиса Теодоракиса… Зато, листая подшивки газет и журналов, мы без труда находим многих членов СК в числе гневных обличителей рока. В последнее время тон выступлений смягчился и потеплел — по понятным причинам, — но это не меняет сути дела. А суть в том, что за гордым композиторским «не хотим мы иметь дела с роком» стоит совсем другое «не» — «не можем»…