— Отлично, отец! — восхищенно восклицает Румольд. — Повтори, пожалуйста, еще раз. — Он бросается к своему рабочему столу, берет перо и начинает записывать.
Кончив диктовать, старый Меркатор, кряхтя, поднимается из кресла.
— Что-то неможется мне, мой мальчик, — утомленно произносит он. — Пойду-ка прилягу, может быть, удастся заснуть на час-другой.
Румольд, поддерживая под руку, провожает отца до спальни, затем возвращается к своему столу и садится за работу…
А теперь я поясню, для чего понадобилось автору этих строк воскрешать силой воображения призраки давно минувших дней и заставлять их вести разговор.
Существует несколько значений слова «атлас». Атлас — это материя, гладкая, шелковистая (от нее пошло выражение «атласный»). Атлас — это герой древнегреческого мифа, титан, брат Прометея; атлас — это собрание географических карт, а впоследствии этим словом стали обозначать и сборники других иллюстративных материалов (зоологический атлас, ботанический атлас и т. д.); наконец, Атлас — это горы на северо-западе Африканского материка.
Три последних значения тесно связаны между собой, как это очевидно из разговора Меркатора с сыном.
Опасения, высказанные Румольдом в беседе с отцом, оказались не лишенными основания, и многие издатели атласов, не придав значения ссылке Меркатора на мавританского царя Атласа, стали изображать на титульных листах титана Атласа, поддерживающего земной шар.
Название гор на северо-западе Африканского континента имеет непосредственную связь с именем титана Атласа, легенды о котором рассказал Румольд. Древние греки обожествили эти горы в образе окаменевшего великана, поддерживающего небесный свод, переделав местное название этих гор — Адрар — на свой лад, то есть Атлас.
Река крабов
В узкое створчатое окно косо падали солнечные лучи, освещая стоящий в углу комнаты большой стол, заваленный бумагами, и склонившегося над ним человека.
Купец-работорговец Фернан Гомиж внимательно просматривал свои торговые книги, время от времени делая на их полях пометки и выписывая какие-то цифры.
Пора было уже подводить итоги и подсчитывать барыши: представленный ему португальским королем срок монопольной торговли с африканскими странами, расположенными на берегах Гвинейского залива, истекал.
Судя по довольной улыбке, то и дело появлявшейся на лице купца, результаты его подсчетов были более чем утешительны для него. И это несмотря на то, что король ограничил возможности Гомижа, повелев всю собираемую в Гвинее слоновую кость продавать ему по твердой цене. Мало того, посылаемые Фернаном Гомижем корабли должны были в течение оговоренного пятилетнего срока обследовать побережье Гвинейского залива ежегодно примерно на протяжении пятисот километров.
Гомиж листал страницу за страницей, и за скупыми цифрами прибылей вставали события и факты, свидетельствовавшие о его предприимчивости и кипучей деятельности.
Каждый год, начиная с 1469, когда ему была предоставлена монополия, отмечался новыми открытиями, ознаменовывался умножением его богатств. Берег Слоновой Кости… Вслед за ним Золотой Берег… И еще дальше на восток — Невольничий Берег…
Каждое из этих названий говорило само за себя и служило как бы вехами торговой деятельности португальского купца.
Слоновая кость давала немалый доход, но приобретаемый в стране ашанти[18] за бесценок золотой песок был куда более прибыльным товаром. Не менее, а пожалуй и даже более, выгодным делом была торговля рабами — черными невольниками, невинными жертвами алчности португальцев, взамен которых в сундуки Гомижа неиссякаемой рекой текло золото.
Не случайно берег Гвинейского залива между реками Вольтой и Нигером получил выразительное название Невольничьего. Обилие укромных бухт, близость густонаселенных областей тропической Африки — все это облегчало деятельность работорговцев. Сюда прибывали их корабли и не отплывали обратно в Португалию, пока их трюмы не оказывались заполненными живым товаром.
Эти места — свидетели деяний, позорящих человеческое достоинство, — получили и другое наименование, еще более выразительное, — Проклятые лагуны… Авторами этого названия были, несомненно, сами жертвы работорговли.
Но угрызения совести не мучили богатого лиссабонского купца, и если на его лице время от времени появлялось выражение тревоги, то оно было вызвано совершенно другой причиной.