— Пора возвращаться, Дауд, — как будто издалека доносится до него голос Такеленга.
— Ты прав, друг, — со вздохом сожаления соглашается Ливингстон. — Идем к Тубе, на сегодня хватит.
Столь живо представшие его мысленному взору воспоминания блекнут, становятся расплывчатыми… Снова глухо доносится сквозь легкие стены гул селения, привычный, разноголосый.
Внезапно его натренированный слух уловил какую-то перемену: крики стали сильнее. Ему даже показалось, что он различает звуки ружейных выстрелов.
Недоумевая, что бы это могло быть, Ливингстон сделал несколько шагов к двери, намереваясь выйти, но тут дверь распахнулась, и в проеме появился Суси, его слуга, возбужденный и радостный.
— Большой хозяин, о большой хозяин! — закричал он, захлебываясь от восторга. — Сюда идет белый человек с большим караваном! Это, наверное, твой друг!
— Какой белый человек? — недоверчиво переспросил Ливингстон, волнуясь. — Ты, верно, ошибся, Суси.
— Нет, нет, не ошибся, — замотал тот головой. — Мои глаза сами видели, и я с ним говорил…
— Как говорил?
— Они стреляли из ружей, и народ сбежался им навстречу. А я протиснулся поближе и сказал белому господину: «Good morning!»[19]
Тогда он посмотрел на меня с удивлением и спросил: «Откуда тебя принесла нелегкая?» — «Я Суси, слуга доктора Ливингстона», — ответил я, смеясь от радости. «Как, — спросил он, — разве доктор Ливингстон здесь?» — «Да, сударь», — ответил я. «В этой самой деревне?» — «Да, в этой деревне». — «Правду ли ты говоришь?» — сомневался белый человек. «Верно, верно, сударь, — подтвердил я опять и добавил: — Да я только что вышел от него». — «А доктор здоров?» — «Не совсем, господин». Тогда он мне приказал: «Беги, Суси, и скажи доктору, что я иду к нему». И я побежал…
— Как имя этого человека? Как его зовут? — взволнованно спросил Ливингстон, теряясь в догадках. Он не мог еще поверить, что действительно в Уджиджи появился европеец. — Говори же, Суси.
— Не знаю, хозяин, — пожал тот озадаченно плечами. — Я не спросил.
— Ты что-то путаешь, Суси, — боясь поверить в чудо, сказал Ливингстон. — Беги назад и узнай, как зовут этого человека. Скорее беги.
Слуга опрометью бросился выполнять приказание, а Ливингстон надел шапку и вышел вслед за ним на улицу, где уже начал собираться народ у его дома.
Водопад Моси оа Тунья, названный так местными жителями за его неповторимые особенности, Давид Ливингстон впервые посетил и исследовал в 1855 году. Он был первым из европейцев, которому довелось наблюдать эту великолепную игру природы в глубине Африканского материка.
Путешественник довольно точно определил высоту водопада. Она равна 106 метрам. Впоследствии он еще раз побывал там вместе со своим братом Чарлзом Ливингстоном и другими своими соотечественниками — участниками экспедиции.
Ливингстон назвал водопад в честь королевы Англии водопадом Виктория, и это был единственный случай, когда он заменил местное название английским. Поэтому на нынешних географических картах Африки тщетно было бы искать наименование Моси оа Тунья. Вместо него вы всюду найдете обозначение Виктория.
Конец хобота
Как-то вечером, когда я, по обыкновению, сидел за пишущей машинкой, томимый муками творчества, раздался телефонный звонок.
— Проклятье! — раздраженно произнес я и рывком поднял с рычага трубку, настроясь весьма агрессивно к неизвестному, нарушившему так некстати ход моих мыслей.
Услышав незнакомый мужской голос, очень вежливо обратившийся ко мне, я мгновенно остудил свои чувства и не менее вежливо осведомился, чем могу быть полезен и с кем имею удовольствие разговаривать.
— Прошу прощения за беспокойство, — донеслось до меня с того конца провода, — я звоню по поручению вашего друга.
И мой неизвестный собеседник назвал имя и фамилию моего доброго приятеля, который примерно полгода назад уехал в длительную командировку в Африку — то ли в Египет, то ли в Судан. «Не иначе как жди какого-нибудь поручения», — подумал я, не испытывая при этом особого энтузиазма.
— Я только-только с самолета и спешу передать вам письмо, — продолжал между тем мой невидимый собеседник.
— Письмо? — в полном недоумении переспросил я. — Какое письмо?
Зная, с каким отвращением всегда относился мой приятель к эпистолярному творчеству, я никак не мог взять в толк в первое мгновение, о каком письме идет речь. Но тут же спохватившись, зачастил, стремясь замять возникшую неловкость: