Выбрать главу

— Так вот что было мне уготовано, вот как вознаграждено мое доверие! — воскликнул он с отчаянием.— Вы пользуетесь моей беззащитностью! Горе вам, мой повелитель, что вы доверяетесь своим советникам! А я со спокойной совестью войду в темницу без боязни предстать перед престолом Господним. Мои рука и сердце служили вам гораздо вернее, чем мне самому! Не в вашей власти казнить меня.

: Я вправе это сделать, князь, справедливость требует этого.

— Справедливость, ваше королевское величество? Ее знает только Бог, которому известны наши сердца и самые сокровенные наши помыслы. Я обвиняю не вас, ведь не вы меня осудили, а может быть, и приговорили к смерти! Не вы подготовили мне этот горький час, но тем тяжелее будет для вас запоздалое раскаяние. Я в вашей власти, и я сам, и все мое имущество. Приказывайте!

— Исполняйте, что вам приказано, господин комендант,— повысил голос, король, видя его нерешительность.— Отвести князя Монте-Веро в подземную темницу нашего замка и приставить к нему строжайший караул,— прибавил он, обращаясь к алебардщикам.

Комендант удалился, чтобы исполнить приказание короля, и тут же в комнату вошел офицер, командовавший караулом.

— Я сдаюсь вам,— сказал Эбергард твердо.

— Извольте следовать за мной, ваша светлость,— вежливо обратился офицер.

Прежде чем покинуть покои короля, Эбергард еще раз обернулся. Он явно хотел еще что-то сказать королю; одно только слово, которым он выразил бы все, что наполняло его сердце, что теснило его грудь. Он протянул к королю руки. Но слово осталось невыговоренным… Король отвернулся.

Не вкралось ли в эту роковую минуту какое-то предчувствие и в его душу? Едва ли. Или оно быстро исчезло, когда он, отвернувшись, подошел к окну и увидел, что происходило на баррикадах…

Эбергард вышел из комнаты, куда незадолго перед тем сам добровольно вошел. Алебардщики окружили этого благородного человека, спокойного в сознании своей невиновности и исполненного долга. Не за себя боялся Эбергард, когда вели его в темницу,— с раздирающей сердце болью он думал об ослепленном народе и обманутом короле! Жертва своих высоких стремлений и чистых идей, он найдет в себе силы мужественно перенести и это тяжкое испытание.

В действиях своих врагов Эбергард видел намерение унизить и оскорбить его. Однако враги просчитались — то, как они это делали, привело к совершенно противоположному результату.

Барону Шлеве не терпелось увидеть ненавистного ему князя Монте-Веро в окружении караула, и он встал у входа в Золотую галерею, где тот должен был пройти. Он ожидал увидеть Эбергарда раздавленным, и каково же было удивление Шлеве, когда князь прошел мимо него твердым шагом, с гордо поднятой головой и не удостоил его ни единым взглядом. Исполненные ненависти серые глаза камергера проводили Эбергарда до выхода.

— И все-таки я уничтожу тебя,— прошептал негодяй.

Офицер повел князя через двор в ту часть замка, где находились подсобные помещения и казначейство. Мрачный вид многочисленных комнат, расположенных в уровень с землей, высокие окна, снабженные толстыми решетками, и караул у дверей — все говорило о том, что комнаты эти могли служить надежной темницей. И действительно, эти комнаты, использовавшиеся прежде как темница замка в исключительных случаях, и теперь служили местом заточения.

Эбергарда ввели в одну из таких крепких клеток и заперли с осторожностью, что явно свидетельствовало о том, сколь строгие распоряжения были сделаны на этот счет советником короля.

Оставшись один посреди мрачной комнаты с низкими белыми сводами, он осмотрелся, словно желая убедиться, что он действительно пленник и заключен по повелению того, кому готов был отдать жизнь, к кому и до сих пор питал глубокое уважение.

Решетки на окнах и окованная железом дверь наводили на грустные мысли. Посреди комнаты стоял большой круглый стол, покрытый зеленым сукном, и вокруг него — несколько старых стульев с высокими резными спинками. Между окнами находился старый шкаф, изъеденный жучком, предназначенный, вероятно, для хранения документов. Высокая серая печь и походная солдатская раскладушка с шерстяным одеялом дополняли убранство.

Если бы князь уподобился своим врагам, то он тут же, не задумываясь, искал бы пути для своего освобождения. Но насколько низкими были его враги, настолько князь был благороден. Он молил Бога только о том, чтобы поразивший его удар прекратил кровопролитие. Он готов был страдать, лишь бы положить конец междоусобице. Забыв о собственном горе, он думал об общем благе. Молитва Эбергарда была услышана, его жертва принесла свои плоды, как и предчувствовал король.

Между тем как разгоряченная толпа попритихла, чтобы передохнуть и набраться сил, ей объявили, что комендант взял князя Монте-Веро под стражу и его держат как заложника.

Известие это оказало свое действие. Бои постепенно стали стихать. Правда, кое-где еще продолжали драться, желая, в свою очередь, приобрести заложников, но когда при звуке трубы объявили, что пленный взойдет на эшафот, если до ночи не восстановится покой, и что король готов выслушать благоразумные требования, бои прекратились.

Эбергард мог следить из заточения за шумом на улицах» и когда выстрелы стихли и крики прекратились, стал думать о собственном положении.

Он мужественно вынес обрушившийся на него удар — не унизился и не изменил своим нравственным принципам. Но теперь он с ужасающей ясностью осмыслил все потрясения последних дней. Ему представилась преступница дочь, которую он так долго искал; последнее придворное празднество, где враги решили лишить его даже доброго имени, обесчестить даже родителей. А теперь, покинутый всеми, непонятый и оклеветанный, он находился в заключении, как самый низкий мятежник.

Удрученный тяжестью этих дум, он закрыл лицо руками и долго стоял так, стараясь подавить вспыхнувшее в нем минутное отчаяние. Он так глубоко был погружен в свои мысли, что не слыхал или не обратил внимания на то, как отворилась дверь и в помещение вошла монахиня. Она несколько минут не шевелясь пристально вглядывалась в Эбергарда, потом дверь медленно захлопнулась за нею.

Точно из мрамора выточенное лицо Леоны выражало торжество. Она осмотрелась, как будто желая убедиться в том, что ненавистный ей муж действительно находится в заточении.

Эбергард стоял к ней спиной. Казалось, он постепенно овладевает собой. Глаза его, обращенные к небу, прояснились, и он достал висевшую у него на груди ладанку. Вид ее как будто успокоил его и придал ему новые силы.

В эту самую минуту во двор замка ввели молодую девушку, которая едва держалась на ногах. На руках ее были цепи, бледное лицо искажало горе; ее прекрасные голубые глаза горели лихорадочным блеском.

Игуменья тронула Эбергарда за плечо. Он оглянулся и узнал Леону.

— Посмотри-ка,— произнесла эта страшная женщина, указывая на окно,— ты ищешь своего ребенка — вот она.

Князь Монте-Веро посмотрел во двор замка и увидел закованную в цепи Маргариту. Как ни был закален Эбергард, это ужасное для родительского сердца зрелище потрясло его. На этот раз удар был рассчитан слишком точно. Тело взяло верх над волей. Лишившись чувств, упал он на холодный пол.

Торжествующая и удовлетворенная Леона отступила на шаг, чтобы лучше видеть дело своих рук. С нескрываемым удовлетворением глядела она на беспомощно распростертого у ее ног Эбергарда.

III. ВЕСЕЛАЯ НОЧЬ В ШАТО-РУЖ

Минуло пять лет.

Перенесемся в Париж на блестящий карнавал. Уже год, как Луи Наполеон вступил на французский престол и женился на прекрасной Евгении Монтихо, подруге детства королевы испанской Изабеллы.

Дождливым мартовским вечером множество богатых экипажей и просто наемных карет бесконечной вереницей тянутся к одному из тех веселых уголков Парижа, где наши предки умели жить, любить и веселиться намного непринужденнее, беззаботнее и веселее, чем мы, дети века сомнений и самоанализа. В доброе старое время в Шато-Руж можно было встретить скрытого под маской принца крови, герцогов, маркиз и графинь. Родовитая знать, связанная в своих салонах неумолимыми предписаниями строжайшего этикета, приезжала сюда отдохнуть душою, весело и непринужденно провести время вместе с молодыми девушками из народа, всегда красивыми и зачастую вовсе не успевшими вкусить плодов от древа познания добра и зла. В гостеприимных гротах и беседках Шато-Руж это невинное препровождение времени, не стесняемое никакими законами, часто переходило в самые утонченные по разврату и цинизму оргии.