Интересно, раньше в этом ломе жили Фортунатовы.
За последние пятьдесят лет Митьку, то есть Дмитрия Валериановича, я встречал всего два раза. Первый — вскоре после войны. В школе устроили вечер «Наши фронтовики». Увидел и не сразу узнал. Был он тощий-тощий, прихрамывал, звенел медалями. Вроде, если не ошибаюсь, служил он в войсках связи. Кажется, собирался учиться в институте. Сказал: наверстывать… Только в какой вуз он хотел поступать, не знаю.
Лет через двадцать после того вечера позвонил, заехал ко мне. Это и была вторая, последняя наша встреча.
— Припадаю по дикому поводу к твоим стопам! — начал Фортунатов, едва войдя в комнату. — У меня один сын — Серега. И этот недоумок вздумал лезть в авиацию. Только ты можешь отговорить его. Силой личного авторитета. Разоблачить… Сделаешь — на всю жизнь буду твоим должником.
Фортунатов стал упитанным. Костюм на нем хороший, ботинки последней моды. Благополучие так из него и прет. И спокойная уверенность чувствуется — в себе, в своих влиятельных связях. Словом, все нормально, только с сыном некоторая неувязочка вышла…
Никаких чувств к Фортунатову в себе я не обнаружил. Смешно, но мне казалось, что пришел не Митька, а его… отец, тот, что был владельцем бывшей барской квартиры, с высокими потолками, с парадными дверьми, блестящими зеркальными стеклами и неисчислимым множеством дорогих «мебелей» в комнатах.
— Этого я не сделаю, отговаривать твоего сына не буду.
— Почему? Мы взрослые люди, Николай Николаевич, встань на мое место… Сережа — способный мальчик, что ему может дать авиация?.. Ты же на своей шкуре, я это знаю, испытал… как бы сказать… ну, разрушающую силу авиации… Или твоя жизнь… Ты ведь лейтенант запаса?..
— Понимаю, сочувствую… только сделать ничего не сумею.
Адом, их дом выглядит сегодня даже лучше, чем когда-то. Отремонтирован, покрашен. Был серым и угрюмым, а теперь отдает в желтизну, светленький стал.
От площади Восстания бежит мне навстречу седой человек в вылинявшем спортивном костюме и старых растоптанных кедах. Отмечаю про себя: «Еще одна ранняя птичка». У него странное выражение лица: смущенное и надменное одновременно. Вроде и стесняется мужик своей ранней прогулки, причастности к повальному увлечению бегом, а с другой стороны — горд и готов дать отпор любому, кто его осудит. Понимаю: пока что ради здоровья и долголетия бегают много людей, но не большинство. А это всегда трудно — не быть в числе абсолютного большинства… Большинство — сила! И ты — прикрыт…
Незаметно пересекаю Новый Арбат.
Движение заметно прибавилось и на глазах прибавляется. Но людей все еще не очень много: магазины закрыты и откроются не так скоро.
Иду как шел, не прибавляя шага и не делая остановок. Если разобраться, так пятнадцать километров для здорового человека не слишком много. На этот счет никакого сомнения у меня нет.
Другой вопрос: как бы самого себя не сбить какой-нибудь глупой «вводной». Например: а на черта мне вся эта самодеятельная физкультура? Или: судьбу не обманешь… Если такое случится, недолго и в метро нырнугь: в конце концов, я ни перед кем отчитываться не обязан. Шел, пока не надоело…
Мое слово — мое: хочу — даю, хочу — забираю.
Дети выросли при моем минимальном участии: полеты, командировки, странное чувство, годами не покидавшее меня: успеется! Теперь только стал думать: как же долго я был уверен — торопиться нечего, все впереди, времени на все хватит.
Дети… мои дети, вот один, например, бесхарактерный и мягкотелый, как мне кажется, а чья вина, его или моя? Положим, справедливости ради, оба виноваты, пусть даже он больше, но и я в ответе. А другой эгоист, глух ко всему, что его лично не очень трогает. Так не потому ли, что и я сам болел той же хворобой? Нет, не о наследственности думаю, не о генах… Все проще — сегодня я недополучаю то, что вчера недодал сам…
А дочь?
О ней лучше сейчас не вспоминать.
И опять знакомый дом.
Здесь я был в гостях у взрослой, замужней Наташи. Пригласила меня с женой и сыном. Познакомила с мужем, показала двоих мальчишек, шепнула:
— Старший, черный, — Сашкин. Бесюгинская порода, но он этого не знает, а младший — наш, — показала глазами на мужа. — Совсем разные, да?
И я бездарно врал, уверяя, будто ребята больше похожи, чем непохожи друг на друга. Находил в них Наташкины черты, хотя никакой общности в парнях усмотреть было невозможно.
Больше Наташи и больше мальчишек мне понравился тогда хозяин дома — муж и папа. Был он здоровенного роста, широк и грузен. А ходил неслышно, поворачивался легко, будто пританцовывал. Говорил не много и не мало — в меру.
Оказался Наташин муж работником цирка. Верно, не из тех, кого мы видим на манеже, он трудился в мастерских, делал оборудование — снаряды, приспособления, словом, обеспечивал постановочную часть техникой. Талантливыми руками наградила судьба Наташиного мужа. Стоило приглядеться к их квартире, все без слов становилось ясным, даже легкая испарина зависти прошибала — мне бы так уметь и шкаф встроить, и стеллажи соорудить, и для мальчишек «стадион на стене»…
Ну, вот и Москва-река подмигивает.
Над парком культуры торчит здоровеннейшее колесо, можно сказать, космического масштаба колесище. А дальше, ох, постаревший Нескучный сад, где из меня когда-то так коварно выкатились монетки и где Галя объявила себя моей собакой…
Рано ее скосило. Не война — рак.
Не повезло Гале в жизни. В биологической лотерее не выиграла: унаследовала увесистость, топорные черты лица от папы, а слабое здоровье — от миловидной и хрупкой мамы. Надолго Гали не хватило, хотя человек она была со стержнем! Знала, чего хотела, и за что бралась — бралась крепко… Моей бы дочери хоть половину Галиной хватки, чтоб ее не раскачивало каждым порывом житейского ветра — и отдела к делу и из рук в руки не носило…
Про дочь лучше не буду.
А Октябрьская-то площадь какая стала! Размах — аэродромный. С год я тут не был…
Сказать по совести, ноги нагрузку все-таки чувствуют. В остальном — ничего. Сердце бьется. Вот за это я люблю мое сердце — умеет оно держаться в тени, не вылезать… Лет пять назад, правда, пугануло оно меня. Но старый приятель, замечательный авиационный врач, послушал и сказал:
— Чего ты хочешь? Тебе — не двадцать… Работает сердце. Вот слушаю и слышу — сердце пожилого человека стучит. Ну, не молодое, однако здоровое. Брось, Коля, паниковать.
Лекарство прописал. Что-то вроде сердечного витамина. Объяснил: очень, мол, профессор Кассирский такое уважал. Глотай.
Только для меня важнее лекарства оказалось другое — без паники! Вот это мудро и правильно. Хоть пожар, хоть войну вспомнить — кто контроль над собой не теряет, тот цел.
Шел я, шел, где-то у Красных ворот откуда-то, как мне показалось, с неба посыпались прямо под ноги желтенькие, пушистые комочки. Господи, утята! Живые, едва вылупившиеся, совсем крошечные, они отважно парашютировали с чердака одиннадцатиэтажного дома, растопырив коротенькие крылышки, вытягивая шейки, помогая себе перепончатыми лапками.
Ну-у, молодцы!
Утята благополучно приземлились на жесткий асфальт, выстроились в колонну и медленно заковыляли в направлении Чистых прудов.
И тормозили машины, пропуская утиный выводок. Изумлялись редкие прохожие. И было чему — не каждый день встретишь в Москве выводок диких уток. Да еще без ведущего. А малыши шли своей дорогой — к воде. Долго я глядел им вслед, странные мне виделись дали. Потом, когда утята исчезли из поля зрения, двинулся своей дорогой. И — дошел.
Позвольте пожелать и вам — дойти.
Примечания
1
«Мессер» — «Мессершмитт-109», самолет-истребитель.
(обратно)2
ТХП — трубка холодной пристрелки, контрольный прибор для безогневой проверки точности боя пушек.
(обратно)3
«Горбатые» — прозвище фронтовых штурмовиков Ил-2.
(обратно)