«…Глаз, которые продолжали смотреть в упор, которые даже во сне не смежали век. Ибо сон есть нечто такое, что дается с большим трудом. Мы говорили о многих интимных вещах, о которых подчас бывает так трудно говорить, однако сумели достичь счастливого взаимопонимания и взаимной радости».
Пропустив по глоточку виски, они отобедали в ресторане «Майерлинг». Гарбо критиковала Битона за его страсть к пышным нарядам и за его позерство во время разговоров по телефону — когда он при этом клал руку на бедро. Гарбо заявила, что хочет сделать из него настоящего мужчину. Они отправились в театр, на спектакль по пьесе Раттигана «Парнишка Уинслоу», и Гарбо сказала:
— По-моему, мне придется сделать тебе предложение.
На что Битон отвечал:
— Нет, нет, этот номер не пройдет. Потом будешь всю жизнь раскаиваться.
Однако он остался доволен этой нетипичной для нее неуверенностью в себе, тем, как она в упор смотрит на него, когда его собственный взгляд устремлен на сцену. Тем не менее он по-прежнему был от нее без ума; каждое место, где они бывали вдвоем, становилось для него «священным» — будь то бар или книжная лавка. Когда Сесиль возвращался к себе, по его собственному признанию, он «находился в состоянии экстаза».
Их встречи вошли в привычное русло — прогулки по парку, поцелуи украдкой, — хотя Гарбо все еще волновалась, что их могут узнать или ограбить — тогда еще не изобрели модное ныне словечко «mugging». Шлее тоже все еще назначал ей свидания, хотя Гарбо и утверждала, что ее от них клонит в сон. Сесиль в свободные минуты смотрел цветную киноленту о королевском бракосочетании, а однажды они вдвоем с Гарбо пригласили на рюмку спиртного княгиню Берарскую. Гарбо держалась с гостьей весело и непринужденно, и Сесиль проникся к ней еще большим восхищением.
«Ее ум занимают лишь благородные стороны жизни. Это тем более для меня удивительно, поскольку я делаю подобные открытия, как может такая едва ли не по-крестьянски простая натура избрать для себя такой подход к жизни… Это еще более парадоксально, если попытаться представить себе, что она вращалась в кинематографических кругах. Несмотря на весь мой предыдущий опыт общения с ней, я плохо представлял себе реальную силу ее аскетизма. Она подобна воину-спартанцу или же рыцарю. Независимо от того, какое удовольствие черпает она в соблазнах, уводящих ее с прямой и узкой тропы, на самом деле любое отклонение в сторону вызывает у нее негодование, и она не прощает виновному его проступок.
Чем больше я размышляю над этим, тем сильнее осознаю, как важно для меня иметь в жизни эту путеводную линию, способную привести меня к более глубокому, осмысленному бытию. Она на одном дыхании выпалит: «Я никогда ничего не читаю. В постели я перелистываю этот отвратительный «Америкен Джорнел» — подумать только, «Америкен Джорнел», — и то потому лишь, что его кладут мне под дверь. Но, право, когда я его пролистаю до конца, то не становлюсь от этого умнее. Он не производит на меня ровно никакого впечатления». А затем в следующий момент она отпустит какое-нибудь глубокомысленное замечание, в котором тотчас чувствуется ее склонность к морализаторству и философии».
Случалось им обсуждать и более серьезные темы, что служит веским доказательством, если в таковом имеется необходимость, серьезности их романа.
«Когда она позвонила мне сегодня утром и сказала, что неважно себя чувствует и поэтому мне придется найти себе какое-нибудь другое занятие это было совершенно искренне, без малейшего налета эгоизма, поскольку казалось, что несмотря на то, что ей хотелось, чтобы предстоящий вечер оказался столь же страстным и она сгорала от нетерпения, в результате моих объятий накануне она оказалась в несколько болезненном положении и не вынесла бы моих новых посягательств. Я же вел себя как настоящий мужлан — сделал Грете больно, и теперь ей придется переждать несколько дней, пока она не поправится, чтобы нам снова соединиться в объятиях. Она пояснила:
«Понимаешь, женщина — это хрупкий предмет. И тебе следует проявлять осторожность и несколько умерить свой пыл. Ткани легко порвать. Ты должен быть нежным и внимательным».
Ну разве это не ужасно!»
Сесиль продолжал следовать советам Моны, и они все еще срабатывали. Гарбо приводила в восторг своим новым настроением. Во время одной из прогулок дождливым днем она щебетала: