Затем Гарбо и Шлее проследовали на воды в Экс-Ле-Бэн. И здесь досужая пресса преследовала их по пятам. Некая журналистка по имени Генриетта Пьеро ходила за Гарбо хвостом на протяжении нескольких дней и сумела-таки состряпать репортаж для «Элль» о ее пребывании. Вся эта операция скорее напоминала военную кампанию. Журналистка воспользовалась старым удостоверением, согласно которому она числилась художницей, и даже прихватила с собой краски. Кроме того, она поселилась в том же отеле, что и Гарбо, и за определенную мзду вытянула из горничной информацию, что та ежедневно отправляется в термы для принятия ванн. Засим последовали бдения.
В половине десятого утра репортерша поджидала в парке появления Гарбо. Последнее имело место без четверти десять, однако журналистка не осмелилась воспользоваться аппаратом. Однако этот трюк удался ей в десять минут двенадцатого, когда Гарбо вместе со Шлее выходила из терм. Гарбо успела закрыть лицо руками. После чего журналистка попыталась ходить за ней по пятам как поклонница и даже попросила разрешения сделать снимок, однако Шлее произнес по-английски: «Это невозможно, невозможно». Набравшись храбрости, журналистка рискнула еще пару раз щелкнуть затвором, однако угрожающий вид Шлее заставил ее спешно ретироваться.
На следующий день, в другом обличье, журналистка попыталась продолжить свои бдения в парке. Она даже вскарабкалась на дерево, однако ее кто-то спугнул. Но и Гарбо не было видно ни здесь, ни в других местах. Весь день пошел насмарку. На третий день репортерша встретила другого фотографа, которому, в отличие от нее, повезло больше — на предыдущей неделе он сделал удачный снимок. Они продолжили преследование уже вместе и в результате вскоре после десяти утра были вознаграждены за свои усилия двумя удачными снимками.
Вслед за этим журналистка принялась вынюхивать подробности образа жизни Гарбо. Увы, это оказалось практически безнадежным делом. Горничная поведала ей, что Гарбо любит порядок, однако не читает, не курит и не разговаривает. Она всегда одевается в одно и то же, никогда не пользуется лифтом и постоянно сидит на вегетарианской диете — лимоны с сахаром. Журналистка поинтересовалась насчет автографа, однако горничная объяснила, что Шлее запрещает своей спутнице раздавать автографы кому-либо. Это он так решил. Она же по натуре добрый человек. Она всегда улыбается, однако ни слова не понимает по-французски. Поэтому Шлее всегда переводит и отдает распоряжения. Журналистка сделала вывод, что Шлее является для Гарбо своеобразным импресарио, переводчиком, секретарем, телохранителем, а не исключено также, что и мальчиком на побегушках.
В одном из писем Гарбо Сесиль намекает на «жадные глотки омерзительной на вкус воды, которая способна чудодейственным образом восстановить силы Вашей Светлости».
Сопровождаемый Дэвидом Гербертом, он 4 августа по пути в Танжер отправился в Марсель, досадуя, что потерял целое лето, а Гарбо так и не приехала к нему. Вскоре после его отъезда в Пелхэм-Плейс пришло от Гарбо довольно сбивчивое письмо. Суть его вкратце заключалась в том, что она якобы является жертвой странного стечения обстоятельств и ей необходимо как можно быстрее поправиться. Гарбо интересовалась, по-прежнему ли Сесиль такой же попрыгунчик, добавляя, что ей ужасно его недостает. Прибегнув к своеобразной конспирации, Гарбо обращалась к нему с настоятельной просьбой написать ей письмо от имени Питера Уотсона, а она тогда решит, что же ей делать дальше. А пока они со Шлее чувствуют себя неважно, лечение продлится еще одну неделю, хотя врачи не нашли у них ничего серьезного. Разумнее всего надеяться, писала Гарбо, что они смогут встретиться в Париже.
Сесиль проводил в Танжере памятные деньки. «Здесь имеются все мыслимые разновидности негодяев, все возможные формы порока», — писал он Гарбо. В числе таковых оказался и недоросток Трумен Кэпот, устроивший ночной пикник в скалах у мыса Спартель, — «лишь каким-то чудом ему удалось не расшибить голову о камни, отделавшись лишь всклокоченными волосами и разбив очки».
Сесиль не терял надежды, что Гарбо все-таки сумеет вырваться к нему в Танжер или же, что еще лучше, в Лондон. Его следующий маневр состоял в том, чтобы, последовав ее совету, сочинить ей такое письмо, которое она смогла бы показать Шлее. Написано оно было гораздо более аккуратным почерком: