В Италии фоторепортеры — сущие бандиты; будь у меня оружие — клянусь, я бы уложил их на месте, как, например, в тот день, когда у меня с собой была трость — и, господи, как меня подмывало тогда поразбивать им камеры, но я понимал, что это чревато скандалом. Они ни перед чем не остановятся, лишь бы заполучить ваш снимок — или что-нибудь еще.
Я спросил:
— А почему ты не согласилась сфотографироваться, когда впервые вступила на палубу? Разве раньше ты этого не делала?
— Я делала это четыре раза в жизни, можно подумать, тебе неизвестно, что делала это через силу — уж таков мой характер, я это ненавижу и не могу себя изменить. И потом, начинает казаться, что можно ускользнуть, и, потом, стоит им обнаружить, что ты их перехитрила, как они бросаются за тобой в погоню и пытаются заставить тебя покориться, но как только такое случается, ты отказываешься покориться им — а затем это происходит. Я потеряла сон и покой. В Риме я всего лишь дважды вышла на люди. Один раз в Галерею, а другой раз в церковь, и все равно не нашла душевного успокоения, потому что когда-то давно я привыкла сниматься в фильмах. Просто ужасно, стоит только задуматься, что у тебя нет ровно никакой личной жизни. И ты не можешь позволить себе никакой свободы — что коль уж пресса отправилась за тобой в погоню, то здесь уж ничего не поделаешь!..»
Сесиль еще раз повторил свое приглашение в Англию, но Гарбо ответила:
— Я не могу позволить, чтобы мой спутник возвратился домой один, — просто сказать, ну вот, у меня тоже есть свое приглашение и я остаюсь.
Позднее, предварительно договорившись, Сесиль отправился навестить ее и Шлее. Шлее принялся рассказывать историю о том, как ловко он перехитрил мошенников-кинодельцов. Его адвокатское чутье спасло их от куда более крупных неприятностей. Сесиля это мало убедило;
«И пока он пытался найти оправдание своим действиям, я проникся убеждением, что, возможно, он несет частичную ответственность за фиаско, постигшее этот проект, ведь он по сути дела был любителем, который взялся вести дело с профессионалами: то, как ему удалось взять в свои руки интересы Гарбо, вселяет тревогу, и я не вижу никакой возможности освободить ее из-под его влияния; и хотя общество друг друга их больше не возбуждает и они частенько сидят, не проронив ни слова, она придает чувство важности его тоскливому существованию, и вряд ли он позволит ей выскользнуть из его мертвой хватки. Она же, в свою очередь, до глубины души глубоко тронута его преданностью и его попытками помочь ей, и это еще теснее привязывает их друг к другу».
Когда Сесиль рассказал Диане Купер об их прогулках с Гарбо по лесу, та предоставила в его распоряжение свой дом в Шантильи, добавив при этом:
— Слуги будут от этого в восторге. Они обожают знаменитостей.
Гарбо, Шлее и Сесиль договаривались вместе пообедать в субботу вечером, но ввиду воскресной поездки в Шантильи этот обед не состоялся.
Воскресное утро было свежим и солнечным. Сесиль вел себя как пай-мальчик, поскольку Шлее впервые видел их вместе с Гарбо.
«Я чувствую, Шлее рад, что распознал отношения между мною и Гарбо. Это был первый раз, когда он видел нас вдвоем на протяжении столь долгого времени, между тем как до этого было столько суеты, и я наверняка казался неким загадочным упырем, который никогда не показывает себя, однако с которым постоянно приходится сражаться. Возможно, я ошибаюсь, предполагая, будто он страдает от душевных мук и ревности, тем не менее я изо всех сил стремился ублажить его, и, в особенности, когда мы возвращались домой на машине, я разговаривал главным образом с ним. Время от времени на протяжении всего дня я бросал на него полный ненависти взгляд, хотя и не уверен, что он это заметил».
Обед прошел успешно. Шлее был в восторге от того, что его принимают в доме бывшего посла. Более чувствительная по натуре Гарбо наслаждалась чистым воздухом и отправилась на прогулку по парку. За обедом разговор главным образом шел о жуликоватости Уолтера Вангера и прочих кинодельцов. Сесиль пристально наблюдал за Гарбо. Вот что он писал позднее:
«Она все еще прекрасней всех на свете, обладает удивительной аурой и магнетизмом, однако если вскоре она не возобновит свои труды и не вернется на актерское поприще, то обречена на медленную смерть. Сегодня был один из ее солнечных дней. Несомненно, наилучший; с тех пор как она приехала в Европу, вылазка в Шато де Шантильи оказалась полной идиллией. Она в восторге от геометрически правильных аллей, от чистой воды для купаний, от густой травы, от животных (она даже скормила половину своей сигареты козе!). Прислуга в Шантильи снисходительно не обращала на нее никакого внимания, и поэтому она могла свободно любоваться прелестями поместья и критиковать его уродства — по ее мнению, замок по-немецки слишком тяжеловесен, а еще ей не понравились кое-какие статуи и неряшливо посаженные растения. У Гарбо от природы великолепный вкус и потрясающее чутье.