Паскевич принял «Правила» Грибоедова без обсуждения и передал генералу Остен-Сакену, которого назначил главой Азербайджанского правления. Остен-Сакен разбирался в политических вопросах не лучше главнокомандующего, но при нем служил сосланный на Кавказ по делу декабристов Иван Григорьевич Бурцов, ровесник Грибоедова, участник Отечественной войны, заслуживший Владимира с бантом. Его карьера прервалась после восстания, хотя он отошел от движения тогда же, когда и Бегичев, — после распада Союза благоденствия. Однако перевод на Кавказ прежним чином полковника позволил ему широко развернуться и фактически руководить всеми военными операциями, проводимыми от имени Остен-Сакена. Бурцов сразу понял замысел Грибоедова и, по мере того как развивались успехи русского оружия, последовательно проводил его в жизнь. В рапорте Остен-Сакена Паскевичу, который написал Бурцов, а прочитал Грибоедов, было искренне признано, что «от Правил зависел весь последующий успех». В Кавказской армии многие именно «Правилам» приписывали отсутствие в занятых областях не только волнений, но даже беспорядков.
Составив «Правила», Грибоедов получил, наконец, возможность хоть немного отдохнуть и 15 августа отправился на железные воды, открытые в ущелье неподалеку от лагеря. Около вод располагалась часть русских войск под командованием генерала Симонича. Александр посетил его, но не ради генерала — он узнал, что к нему от Муравьева перешло фортепьяно-путешественник, прошедшее с Грибоедовым по горам Кавказа и Персии! Он встретился с дорогим другом, как с родным, но злодей Симонич не предложил гостю поиграть, а Александр чувствовал себя слишком усталым, чтобы обойтись без разрешения.
Прохлада и минеральные воды оживили его, и через месяц он не без интереса принял участие в походе Паскевича на Эривань. 19 сентября, после четырехдневного обстрела, войска взяли крепость Сардар-абад, а 1 октября в грохоте жесточайшей шестидневной канонады была разрушена и пала Эривань. Паскевич и весь его штаб пребывали в чаду победы. В завоеванном городе силами офицерской самодеятельности был дан спектакль — «Горе от ума»! Офицеры обошлись без цензурного разрешения, и Грибоедов впервые увидел свое детище на импровизированной сцене во дворце сардаря. Он был глубоко тронут и, словно в благодарность, сочинил такую реляцию о взятии Эривани, что Паскевич на сей раз пришел в восторг[17].
3 октября передовой отряд под командованием генерала князя Эристова на волне общего одушевления овладел крепостью Меренд, а 14 октября без сопротивления и слишком быстро занял Тавриз, к огорчению Паскевича, шедшего по причине болезни с главными силами и надеявшегося первым вступить победителем в столицу Аббаса-мирзы. Грибоедов ехал с передовым отрядом, под предлогом помощи в сношениях с местными жителями. На самом деле он хотел лично проследить, чтобы заслуги его добровольных агентов в Тавризе были должным образом вознаграждены. Они успешно подготовили население к признанию власти России. Солдат встречали невероятно торжественно, чуть ли не как освободителей: вдоль всего пути их движения резали баранов, как жертвоприношение победителям. Аббас-мирза ушел куда-то вглубь страны. Вечером, упоенный шумом и восхвалениями, восторженный, почитающий себя чуть ли не выше Цезаря, Эристов спросил Грибоедова:
— А что, брат, Паскевич будет доволен?
— Не знаю, — ответил Грибоедов, думая о завистливости родственника, — это еще посмотрим.
— Ничего, брат! Тавриз взял, шах-заде прогнал! А что, брат, — не унимался Эристов, — как ты думаешь, что скажет Европа?
Грибоедов засмеялся:
— Э, ваше сиятельство! Европа не Катерина Акакиевна[18], она мало заботится о Тавризе и кто его взял.
Паскевич, однако, не стал выражать неудовольствие. Пока Грибоедов улаживал тавризские дела, генерал послал Обрезкова договариваться с каймакамом Аббаса-мирзы о месте проведения новых переговоров о мире. Дипломат добился согласия персиян на встречу в Дей-Каргане, где расположилась ставка Паскевича. Комендантом главной квартиры был назначен Лазарев, наиболее полезный в деле обеспечения высоких гостей всем необходимым и желательным.
17
Реляция Грибоедова произвела на императора сильнейшее впечатление, и через несколько месяцев он присвоил Паскевичу титул "графа Эриванского". Спустя годы, объезжая свои новые владения, Николай I лично повидал Эривань, обнесенную обычными стенами из необожженной глины, и изволил милостиво высказаться: "Да это же просто глиняный горшок, не стоило давать за него графа!"