– Открывай! – сказал Ким.
Белые двери с золочеными ручками почему-то всегда внушают мне благоговейный трепет.
– Открывай сам, – ответил я Киму. Капитан заупрямился:
– Почему я все должен делать первым?
Оказывается, эта дверь действовала и на неустрашимого капитана.
– Эх, вы! – презрительно сказала Тина и дернула на себя золоченую ручку.
Даже в ресторане первого класса «Дон» я не видел такого великолепия, какое было в кабинете Глыбки. Алый диван, пальмы в кадках. Паркет натерт до коричневого свечения. Тина первая бесстрашно вступила в холодный огонь.
– Вы нас звали, Наум Захарович?
Мы с Кимом топтались сзади, как аисты, поднимая и опуская ноги, пытаясь установить, оставляют ли наши грешные ноги следы на этом нереальном полу.
– Звал! Да! Звал! – Голос был такой густой и низкий, что у меня защекотало в ушах.
Самого Наума Захаровича мы не видели. Его закрывала почти метровая статуэтка девушки с корзиной на плече. В корзине был настоящий жасмин, а на пьедестале – «Нашему дорогому лауреату от коллег по сельхознауке».
Из-за цветов высунулась бледная, тонкая, с рыжими веснушками рука и отодвинула девушку на край стола. Наум Захарович предстал перед нами.
Узкое худое лицо, лысый череп, плоский широкий нос и огромные пылающие глаза. В институте мало кто выдерживал взгляд декана факультета механизации. Казалось, его глаза жили своей особой жизнью, отличной от тела. Они набрасывались на человека, начинали выкручивать ему руки, воротить набок голову, что-то в нем переставлять, передвигать, усовершенствовать, механизировать, автоматизировать. Несовершенство человеческого организма, видно, страшно их возбуждало. Не могу сказать точно, но, по-моему, то же самое испытывали и предметы, когда Н. 3. Глыбка на них смотрел.
В институте его звали Маленьким Ломоносовым.
– Ага, – сказал декан, пристально глядя на мою руку. – Вы изобретатели скоростной сеялки?
Я поспешно спрятал руку за спину. Мне вдруг стало стыдно, что на ней всего пять пальцев, а не шесть или семь.
– Ну, какие мы изобретатели…
Декан отвернулся и стал смотреть в окно. Так прошло с полчаса. Ноги у меня затекли, так как стоять на коричневом льду неподвижно было тяжело; мои подошвы неожиданно разъехались, и я плюхнулся на диван. Тина хихикнула.
Глыбка, наконец, повернулся к нам. Взгляд у него был отсутствующий.
– Сачкуем? – спросил он скучным голосом. – Устраняемся от трудностей? Клопов давим? Мух ловим? Сельхозпрогресс на самотек пускаем? Честь института оплевываем? Народными тыщами на ветер сорим?
Мы молчали.
– Очки втираем? – продолжал Наум Захарович так же без всякого выражения, только глаза его пылали. – Кому пытаетесь втереть? Мне? Черта с два вам это удастся. Ишь какие умные – взяли типовую сеялку, поставили на ней две шестеренки и пытаетесь защищать диплом. Не выйдет.
– Но Кретов сказал…
– Кретов, Кретов, – вздохнул Глыбка и опять стал смотреть в окно. – Что он смыслит в сельском хозяйстве?
– Но ведь двадцать километров! – пытался настаивать Ким. – Это значительно больше, чем восемь – скорость посевного агрегата сейчас…
Глыбка резко обернулся.
– Ну и что? Кого это удивит? Что перевернет? Кого разоблачит, что развенчает? А? Я вас спрашиваю! Настоящий ученый не должен копаться в мелочах. Пусть это делают ремесленники. Настоящий ученый должен переворачивать, низвергать, будоражить! Только тогда он двинет вперед прогресс! Вот если бы вы мне сказали, что сможете сеять со скоростью триста, пятьсот километров, – это да!
– Тогда это будет не сеялка, а самолет, – сказал я.
Потом я много раз ругал себя за эту фразу. Мне не надо было ее говорить. Может, тогда все пошло бы по-иному, вся моя жизнь…
Глаза Наума Захаровича вспыхнули так, что в них больно стало смотреть. Даже гипсовая девушка испугалась и выронила из корзины цветок. Глыбка схватил его, быстро повыдергал лепестки, поднес к глазам и бросил.
– Летающая сеялка, – пробормотал он, – да…по бокам крылья…
Декан заметался по комнате, сокрушая все на своем пути. Развевающаяся пола его пиджака зацепила скульптуру, и девушка с корзиной упала на пол. Но Глыбка этого даже не заметил.
– Летающий культиватор… – говорил он все громче и громче. – Летающий плуг!.. Мы перевернем сельхознауку! Мы создадим эскадрильи сельхозмашин! – Декан уже вдохновенно кричал: – Эскадрилья культиваторов! Пахота на бреющем полете! А? Звучит? Завтра же приступим! Нет, зачем завтра? Сейчас! Где Кретов?
Наум Захарович бросился к телефону. Руки его дрожали, и уши, длинные, как у тушканчика, подергивались.
– Надо бы сначала сеялку закончить, – робко подал голос Ким. – А то к защите не успеем.
– К черту вашу сеялку! Немедленно приступайте к проектированию летающих сельхозмашин! Начнем с летающей бороны – и диплом я вам гарантирую. Алло! Алло! Кретов? Косаревский? Косаревский, срочно найдите Кретова! Поняли? И ко мне! Оба!
– А вы чего стоите? Марш за ватманом и карандашами!
Декан стал теснить нас грудью. Взъерошенный, возбужденный, он напоминал рассерженного воробья.
Ошеломленные, мы поплелись к Дмитрию Алексеевичу. Институт уже лихорадило. Трещали звонки. Бежали курьеры. Косаревский тащил куда-то кусок пропеллера.
Я так и думал, что он из вашей сеялки мыльный пузырь сделает, – сказал завкафедрой. – Что же нам предпринять? Бросать работу никак нельзя. Эх, нам бы дня на три трактор, и сеялка вчерне готова! Тогда можно было бы и наступать.
– Может, к ректору сходим? – подал мысль Ким.
– К ректору, конечно, сходить можно, да Глыбка наверняка успел позвонить ему и затуманить мозги. У него это здорово получается. Ну ладно, хлопцы и девчата, идите домой, отдыхайте. А завтра мы чего-нибудь придумаем.
Гибель «Летучего Голландца»
Косаревский явно задавался. Он разгуливал по гаражу в синем халате и, помахивая связкой ключей, отдавал распоряжения первокурсникам:
– Двое – промыть фильтр! Ты, рыжий, почисть колесо!
Увидев меня, лаборант стал еще важнее. Вперевалку он подошел ко мне и похлопал по плечу.
– Как дела, Рыков?
– Ничего. А у тебя? – Я встал на цыпочки и тоже похлопал Косаревского.
– Отлично.
– Ну и прекрасно.
– Мы опять похлопали друг друга.
– Работаешь, значит? – спросил я.
– Работаю. Вчера старшим лаборантом назначили. – Косаревский стал надуваться.
– Старшим лаборантом?! – я сделал изумленное лицо.
– Да. И одновременно буду учиться в аспирантуре.
– Здорово! Везет же людям!
– Да… Оклад – сто.
От важности Косаревский совсем превратился в статую.
– Но и работы здесь много, – покачал я головой.
– Конечно, много, – процедил старший лаборант.
– Почистить, помыть, заправить тракторы… Не успеваешь, наверно. Вот этот «Беларусь», мне кажется, совсем неисправен.
– «Неисправен»! – презрительно фыркнул Косаревский. – Да на нем хоть сейчас в поле.
Я с сомнением обошел вокруг новенького трактора.
– Смазан? Заправлен?
– Конечно.
– Инструмент на месте?
– Конечно.
– И пусковой шнур?
– Разумеется.
– Нет, ты все-таки молодец, Косаревский! – воскликнул я. – Кто же сторожит всю эту красоту?
Старший лаборант скромно пожал плечами.
– Я.
– И ночью?
Косаревский неопределенно промолчал. За углом меня с нетерпением ожидал Ким.
– Ну как? – спросил он, едва я подошел.
Трактор в полном порядке. Замок едва держится. Сторожа нет, – отрапортовал я.
Ким потер руки:
– Прекрасно. У тебя талант разведчика. Не будем терять время.
План, выработанный нами совместно с Кретовым, был дерзок и прост: увести ночью из гаража трактор и испытать сеялку. Под утро трактор можно незаметно поставить на место.