— Крест целовать готов, ваше сиятельство! Умру, а все выполню, что укажете, — твердо, отчеканивая слова, выговорил мореход.
— В том-то и беда, Григорий Иванович, что я ничего не могу указывать, разве одно — напрячь силы переждать безвременье… Будущее за Россией. «Она знает свою дорогу», — как вы сами прекрасно сказали…
Ободренный явным сочувствием, которое он встретил со стороны столь сильного человека, каким казался ему Воронцов, Шелихов решился просить его поддержки и в том главном, что он считал самым необходимым для колонизации края и о чем, обладая трезвым пониманием действительности, не решался говорить с Зубовым и даже с Державиным.
— Не прошу войска, солдат, ваше сиятельство, — сошных людей и вольных ремесленных для своей Америки прошу! Даже покупкой взял бы их, ежели купечеству дали бы на то право… Единственно, что домостроительством и хлебопашеством за Россией и закрепить все можно… Дозвольте государственных черносошных мужиков олонецких, мезенских, вятичей да с Украины казаков-однодворцев… — Перед внутренним взором Шелихова промелькнуло черноусое лицо и тоскливые голубые глаза пострадавшего из-за него жеребцовского богатыря-гайдука. — Дозвольте переселить тех, кои своей волей на то пойдут, с семьями, для начала тысячи три — в год по тысяче, и… сгинут Бентамы и Асторы, яко дым от лица огня! Пахари, они и домы свои защитят, они и целину американскую русской силой поднимут. Оброк, окромя подушной, не в три — в десять рублей с тягла выплатят… Компанию наших купцов всем достоянием ответствовать заставлю!
— Почему, Григорий Иванович, вы, домогаясь переселить государственных крестьян, не призываете в Америку помещика просвещенного, который и людей своих с собою бы взял, и семена злаков, и орудия сельскохозяйственные? — остро вглядываясь в пылающее лицо Шелихова, но и на йоту не повысив голоса, спросил Воронцов. — Среди дворянского сословия сейчас найти можно немало трудовых землевладельцев, возьмем для примера тульских — Болотова, Андрея Тимофеевича, и Бобринского, добывание сахара из свеклы учреждающего, на Полтавщине у Трощинского все хозяйство на англицкой передовой системе, тоже вот у Румянцева графа, даже я, у меня… да, и я готов подумать об опыте, столь обещающем…
— Они… я… вы… я, ваше сиятельство, государственных, на себя работающих, ну и… на казну… будто и вольные они… — Шелихов под нацелившимися на него глазами Воронцова и Ростопчина путался, тщетно подыскивая слова, которыми он мог бы выразить свою мысль, не теряя навсегда доверия и расположения вельможного крепостника.
Представления Шелихова о силах, движущих прогресс и историю, были, конечно, сбивчивы и противоречивы. Он понимал, что в соседстве со свободными людьми американских Штатов и Канады все сравнения были в пользу их жизни и нравов, — только руки таких же свободных людей могли бы удержать за Россией его Америку. В голове промышленника копошилась догадка, что в наличии свободных рук заключены его собственные выгоды и польза, а в глубине души таилась обида на Воронцова за пренебрежение к купеческому сословию. Провал в Ближнем Совете при государыне поданного Шелиховым два года назад прошения от имени компании он приписывал Воронцову. Отчаявшись тогда найти для заокеанской земли вольнонаемных пахарей и мастеровых, Шелихов попробовал вырвать у феодалов уступку своему сословию — подал на высочайшее имя дерзкую просьбу о праве на покупку людей для освоения Славороссии, таком же праве, какое имели Строгановы и Демидовы на Урале.
— Даже Колумбу и Ньютону было бы непозволительно присвоить исконные права дворянства! — первым подал свое мнение генерал-прокурор князь Александр Вяземский, настоявший в свое время на четвертовании Пугачева.
— Еще бы! — иронически отозвался Воронцов, готовясь пред лицом государыни последовательно выступить в защиту уравнения прав ведущих сословий империи.
— Купец сей гульвиса,[53] — неопределенно заметил дипломат Безбородко. Воспитанник духовной академии, он никогда не высказывался по существу дела прежде матушки-царицы.
— Так, отказать полагаете, господа советники, — решила государыня, поняв непозволительную иронию Воронцова и тем охотнее становясь на сторону феодалов в одном из первых столкновений интересов дворянства с интересами выходящей из младенчества российской буржуазии.