— Ларкин! Джимми! Ты родился артистом, ты поешь во сто крат лучше О'Сюливана, а по нему все знатные люди, посещающие Дрюри-Лэн,[26] сходят с ума. И ты похоронил себя в этой богом проклятой стране, где научился у русских медведей жрать сырую рыбу… Марш на корабль! Капитан Мор никому не позволит насильно держать нашего земляка, и мы это докажем.
Сочувственная добродушная улыбка на лицах русских, с которой они слушали звуки песни Ларкина, не понимая ни слова по-английски, была понята матросами арматора Мора как дань восхищения бородатых дикарей английской доблести и цивилизации. С этим они встречались во всех концах вселенной и умели, как им казалось, показать, что заслуживают этого.
Матросы «Феникса» были убеждены, что колоши бежали, устрашенные их появлением, и достаточно им или их капитану заявить, что они берут Ларкина с собой, как русский губернатор согласится на это без всякого спора. Но Ларкин за два года хорошо узнал Баранова и имел не один случай убедиться, как он ревниво отстаивает честь и суверенность Московии на этом далеком и оторванном от нее клочке земли.
— Яша, чего, однако, заершились твои земляки? — с неудовольствием спросил Баранов, почувствовав что-то неладное в поведении моровских матросов.
— Хотят меня взять с собой, уговаривают… просят вашу милость отпустить меня домой… Если будет на то ваша милость, я тоже… — смущенно лепетал Ларкин, благословляя в душе барановское непонимание английского языка.
— А зачем пистолетами размахались?
— Салют в честь вашей милости…
— А ну-ка, Яша, — возвысил голос Баранов, заставляя русских добытчиков насторожиться, — скомандуй землякам: марш на берег, по одному, гуськом, сто шагов интервала… Батарейку, скажешь, я сам арматору доставлю! И еще скажи, что благодарим, мол, за помощь и честь хлеба-соли наших отведать…
Растерянный лепет и бледное лицо Ларкина, а главное — настороженная зоркость русских добытчиков, сразу после слов Баранова вставших на ноги с разобранными по рукам ружьями, убедили моровских матросов, что странный приказ правителя, хотя они и считали себя обиженными, надо исполнять беспрекословно. Своевольничать и дебоширить, как привыкли они к этому во всех портах мира, в этой дыре опасно, слишком опасно…
Русские стояли спокойно, но, оглядев их нахмуренные бородатые лица, матросы «Феникса», пожимая плечами и криво улыбаясь, один за другим вставали и шли к берегу гуськом, провожаемые удивленными взглядами собравшихся на пути алеутов.
На берегу Баранов передал через Ларкина матросам, что он первым плывет на «Феникс» с батарейкой, присланной арматором на помощь, и байдарами, груженными мясом для продовольствия в предстоящем им далеком пути.
— Друзья, умоляю, подчинитесь… с правителем нельзя спорить, умоляю! — уговаривал Ларкин заволновавшихся земляков. — Да и бесполезно… Вы видите! — кивнул он на множество вышедших провожать гостей добытчиков, которые и не подозревали разыгравшейся на их глазах трагикомедии.
— Ты, Ларкин, и Чандра со мной поедете! — сказал правитель, сходя к спущенному на воду боту. — Герасим Тихоныч, тебе за старшого быть! Этих, — показал он на моровских матросов, — беспрепятственно отпустишь, когда с «Феникса» флажком поманят… Понял?
Мор встретил поднявшегося на корабль Баранова с некоторой тревогой. Лицо ирландца было желтым, глаза запали.
— Бесконечно рад, господин губернатор, видеть вас целым и невредимым. Я провел ужасную ночь! Приступ странной болезни, захваченной в тропиках, — китайские врачи говорят, что ее разносят комары и мухи, — свалил меня с ног… Я не в состоянии был лично прийти вам на помощь, эту честь вынужден был уступить моему помощнику и Чандре… Ты здесь, Чандра, а где же остальные люди? Неужели…
Чандра успокоительно закивал головой. Мор в недоумении перевел взгляд на Баранова, затем на беспокойно переминавшегося Ларкина.
— Протрезвиться оставил, — добродушно, как будто ничего не случилось, отозвался правитель. — Все целы-целехоньки! Флажком помахайте… А пока мясо принимать будут, попрошу напоить меня кофеем, господин арматор, за кофеем и о расчете договоримся… Яша, — обратился Баранов к Ларкину, — ты не раздумал на родину возвращаться?
— Если ваша милость… — растерянно начал Ларкин.
— Звал Александром Андреевичем, а к своим попал — «вашу милость» вспомнил. Не раздумал покинуть нашу жизнь, говори?
— Отпустите, Александр Андреич! — после минутного колебания ответил Ларкин.