Григорий Иванович, как обычно, когда речь касалась Америки, загорался бодростью, говорил с важной искренностью и уверенностью в своих силах. Не упускающий своей пользы, он, купец и расчетливый хозяин, с широким размахом и всегда сопутствующей ему удачей вел огромное хозяйство трех сколоченных им торговых компаний. Компании эти разбросаны по многочисленным поселениям, факториям и складам в Охотске, Кяхте, на Камчатке, Алеутских и Курильских островах и на материке Америки.
Волнение молодого грузина не укрылось от зорких глаз Шелихова. Григорий Иванович заметил, как пылкая душа зодчего с живостью откликнулась на то, что открывалось вдохновенному труду в неведомой стране. «Ай да и молодец же ты, Гриша!» — похвалил себя Шелихов за предусмотрительное распоряжение, посланное с Кусковым Баранову, — заготовить зимой побольше кондового строительного леса, «чтобы целый город из него поднять удалось».
— По сырости климата там из кирпича строить не дюже способно, но сосна тамошняя — цугой зовется — нашего кедра стоит… Башню и шпиль адмиралтейский не забудь только повыше вытянуть, — деловито говорил Григорий Иванович, как будто Ираклий уже дал ему согласие стать архитектором Славороссийска, — и золотого маку глав церковных — страсть красиво! — не жалей подсыпать, побольше разбросай… С моря глядеть, чтобы сердце дрожало!
Эта «дрожь» передалась и Ираклию. Он заражался шелиховской верой в мечту, в возможность наполнить жизнь творчеством, трудом и красотой, хотя прекрасно знал из рассказов Натальи Алексеевны, что представляет собою Славороссия в действительности. Живые и теплые глаза Катеньки заклинали его: «Если откажешься искать меня, уйдешь — я в монастыре себя похороню». Ираклию было только двадцать семь лет — пора наибольшей силы, надежд и дерзаний. В Катеньке молодой грузин видел все качества идеальной подруги жизни: следуя его указаниям, она раскрашивала проекты, рисовала цветы, научилась понимать красоту. В Наталье Алексеевне и самом Григории Ивановиче, так родственно и по-русски просто принявших в свой дом безвестного ссыльного, он нашел мать и отца, которых утратил в раннем детстве во время одного из кровавых налетов турецких диких орд на Грузию. Чем же он отплатит шелиховскому дому, бежав из-под его крова?
Глаза Ираклия горели. Только родной язык и высокие слова могли выразить победившие в нем чувства:
Твердые звуки гортанной грузинской речи произвели на Шелихова ошеломляющее впечатление. Не понимая и не поинтересовавшись смыслом сказанного, он загрохотал в восторге, как будто с корабельной мачты увидел цветущую неведомую землю.
— Ираклий, архитект преславный, чего ж ты до сей поры хоронился? Не сказывал, что ты по-американскому знаешь и говорить умеешь… Да тебе цены нет за океаном! Ты учеников там наберешь и краснокожих архитектов понаделаешь… За каждого из них, на самосильного строителя обученного, пятьсот… нет, тысячу рублей тебе плачу, за десятника — сто… Ну и ну, в бродяги сойти хотел, чудотворец этакий!
Несмотря на всю торжественность минуты, Ираклий неудержимо рассмеялся, когда понял, что вообразил себе мореход, услышавший прекрасную строфу.
— Нет, Григорий Иваныч, хоть ты много видел и слышал, походив по белому свету, в этот раз ты ошибся, — с грустью и уже без улыбки проговорил Ираклий. — Откуда мне знать язык американских жителей? Слова твоей дружбы и щедрой души победили меня — я еду в Америку! В ответ тебе благодарность пробудила в моей памяти не слова американцев, — нет, это драгоценное шаири[46] из «Вепхис ткаосани» — «Витязь в барсовой шкуре» — великого месха[47] Шота из Рустави, золотого колокола Грузии. Следуя их смыслу, я вверяю тебе мой малый талант и все надежды на счастье, позади себя оставляю горькую память о прошлом… Да сгинет!
45
19-е четверостишие 1-й песни поэмы «Витязь в барсовой шкуре» Шота Руставели:
Щедрость царская подобно древу райскому цветет;
Даже подлый покорится воздаятелю щедрот.
Снедь полезна, а хранимый бесполезным станет плод.
Что отдашь — твоим пребудет, что оставишь — пропадет.