Пока Вон боролся со смертью в Южной Каролине, рядовой Джеймс Доунс, тридцатилетний рекрут из лагеря Кэмп-Аптон тоже почувствовал себя плохо. Лагерь располагался всего в 65 милях от Нью-Йорка и тоже предназначался для подготовки солдат к переброске в Европу. Даже пейзаж был схожим – плоская, покрытая песком местность между проливом Лонг-Айленд-Саунд и непосредственно Атлантикой, где росли только приземистые сосны да неприхотливый кустарник. В построенном годом ранее лагере в тесноте обитали 33 тысячи новобранцев, обучавшихся водить машины по практически непроходимым дорогам.
В сентябре 1918 года местный госпиталь неожиданно испытал наплыв больных – туда поместили каждого десятого из рекрутов. Рядовой Доунс оказался одним из них. В его карточке записано, что он поступил в госпиталь 23 сентября уже в бреду, с сильно покрасневшим лицом и температурой за сорок.
Весь следующий день он продолжал бредить, температура не снижалась, но кожа из-за нехватки кислорода начала темнеть. В половине пятого утра 26 сентября, то есть всего через три дня, рядовой Доунс умер от гриппа – за два часа до того, как та же участь постигла рядового Вона.
Вскрытие в тот же день произвел капитан Макберни. Он оставил запись о том, что Доунс весил 140 фунтов при росте в шесть футов и «не имел никаких внешних признаков болезни или ран на теле».
Повреждения, конечно же, оказались внутренними – в легких рядового Доунса. Они были «переполнены жидкостью, которая, пенясь, вытекала наружу», как отметил в рапорте хирург. Врач затем сделал небольшой срез легочной ткани Доунса, пропитал его формальдегидом и запечатал в кусок воска, который отправил на тот же склад в Вашингтоне.
И там образцы легочных тканей рядовых Вона и Доунса оставались нетронутыми почти восемьдесят лет, затерявшись среди миллионов других таких же образцов тканей людей, умерших от болезней как распространенных, так и редких, которые ежедневно направляли в хранилище Армейского института патологии. Этот весьма своеобразный архив был создан еще во времена Гражданской войны по личному приказу президента Авраама Линкольна. И с тех пор военные врачи отправляли туда ежегодно до 50 тысяч образцов с разного рода отклонениями от нормы. Общее же число единиц хранения на складе насчитывает примерно три-четыре миллиона.
А потому за последние сто лет образцы многократно перевозили во все более и более просторные помещения. Но маленькие кубики парафина со срезами легких Вона и Доунса оставались лежать в коробочках и никого не интересовали до самого конца XX века, когда их специально разыскали молекулярные микробиологи, которые надеялись получить из них материал для изучения вируса гриппа 1918 года.
Через два месяца после смерти рядового Вона грипп добрался до лютеранской миссии неподалеку от Теллера (ныне она переместилась в Бревиг), расположенной среди промерзшей насквозь тундры полуострова Сьюард на Аляске. Это была деревня на восемьдесят обитателей, откуда приходилось преодолевать 90 миль на собачьей упряжке до Нома – ближайшего городка, стоявшего на берегу студеного серого моря. В этом поселке и жила одна страдавшая ожирением женщина, которая, как и все остальные, ютилась в покрытом изнутри сажей иглу с кишкой тюленя вместо стекла в окне.
В последнюю субботу ноября к службе в переполненной крохотной часовне, построенной миссионерами, где не было даже сидячих мест, явились два гостя из Нома. Визитеры сообщили, что в городе распространилась болезнь, однако новость никого слишком не встревожила. Эскимосы встретили прибывших со своим традиционным радушием и устроили пир на всю деревню, выставив деликатесы вроде оленины, горячих пирожков, черники в тюленьем жире и чая.
Но уже два дня спустя – в понедельник – первый из жителей деревни заболел гриппом. А во вторник пришла первая смерть. Жертвой стала женщина – некая миссис Нилак. Тогда священник отправился за помощью в Теллер – более крупное поселение в четырнадцати милях от миссии. Но вскоре он вернулся лишь для того, чтобы рассказать, что от населения самого Теллера осталась едва ли десятая часть.
И эскимосы стали один за другим умирать – всего погибло 72 человека. В одном иглу сложили двадцать пять трупов, замороженных арктической стужей. Взбесившиеся от голода собаки прорыли ход в другое иглу и сожрали несколько тел, от которых осталась лишь жуткая куча обглоданных костей. В еще одном иглу царил на первый взгляд полный разгром. Окно из тюленьей кишки оказалось порвано, и внутрь через него намело снега. Очаг давно потух, и в тесном снежном домике царил невероятный холод. Когда прибывшие спасатели проникли туда, они увидели лишь несколько трупов. Но внезапно из-под груды оленьих шкур выбрались трое детишек и ударились в рев. Непостижимым образом они выжили, питаясь одним овсом, в окружении мертвых тел своей родни.