Рассуждать логически не получалось, эмоции топили меня в бушующих водах страха. Я вернулся в комнату, Макар тем временем накинул на себя куртку и вооружился поднятым с пола блином от гантели.
— Лопата есть? — спросил он.
— Ты чего? — воскликнул я. — У меня тварь какая-то в доме, пошли чердак проверим.
И в тот же миг над нами кто-то громко закашлял, словно никак не мог отхаркнуть застрявший в горле комок слизи. Я в ужасе поднял голову и обдал потолок светом от фонаря. Дёргался бледно-розовый абажур, крошечными хлопьями опадала побелка. Существо, прятавшееся на чердаке, с силой топало на одном месте. Мерзкий кашель межевался с отзывающимся в груди грохотом. Макар дёргал меня за руки и воротник, кричал, что из дома надо бежать, но я не реагировал на его мольбы.
Перед моими глазами в бесконечном мраке тёмной бездны плыли рычажные весы, на одной чаше покоился жуткий образ молчуньи с нездоровой улыбкой, а на другой хаотично дёргался в разные стороны неописуемый сгусток чистого ужаса. Девочка — до безумия страшная — молила меня разгадать тайну гробиков, а её противник — неправильный и сводящий с ума своей необъяснимостью — сурово приказывал остановиться и не лезть, куда не следует. А затем с боков на инфернальную картину стал наплывать непрозрачный туман, и рассеялся он лишь под утро. Я обнаружил себя лежащим на кровати, Макар сидел рядом, в одной руке он сжимал гриф, а в другой — железный блин.
Тем же утром мой друг уехал первым автобусом, я сам настоял на этом, и по сей день ни в чём его не виню. А уже днём ко мне в кабинет зашёл дядя Гриша, он был мрачный и грустный, не отрывал взгляда от пола, однако говорил быстро и чётко, будто заученный текст. Извинился за своё вчерашнее поведение, сказал, что перебрал со спиртным, а потом, уходя, заявил, что меня ждёт директор.
Чувство тревоги вновь вернулось ко мне, когда я сжимал ручку директорского кабинета, точно сухую ладонь молчаливой девочки, и боялся потянуть её на себя. Но начальник вышел сам, пригласил меня войти и первым завёл разговор.
— От прошлого, — говорил он, — увы, нам никогда не избавиться. Мы тянем его за собой, как гирю на цепи. У кого-то эта цепь длинная, такая, что и груза не видать, а у кого-то настолько короткая, что прошлое приходится тащить на спине, тут уже от человека зависит. А иногда это и не гиря вовсе, а бочка с навозом или… Ты знаешь.
Я вопросительно посмотрел на директора, а он, наклонившись ко мне, чуть тише заключил:
— Забудь. То, что произошло в школе, — случайность. Не тащи за собой чужое прошлое и тем более не копайся в нём. — Он выпрямился и скрестил руки на груди. — Хочешь — оставайся, работай спокойно. Ты молодой. Потрудишься и ещё до тридцати займёшь моё место. Гарантирую. А о гробиках не вспоминай и к гаражу не приближайся, иначе вылетишь отсюда с такой характеристикой, что о приличной работе забудешь. Или того лучше — по статье… Пора бы уже повзрослеть и не совать нос в чужие дела.
На слове «повзрослеть» в моём солнечном сплетении будто взорвался ледяной шар. Глаза налились слезами, а к горлу подкатил удушающий ком обиды. Я жаждал оскорбить директора, высказать ему всё, что думаю, и добиться страшной правды. Но губы мои сжались до боли, а челюсть свело судорогой. Во взгляде своего начальника я увидел животную ненависть.
В тот день я твёрдо осознал, что мистическая взрослость приходит с неожиданной ответственностью. Ей, как и окружающим людям, плевать на твои внутренние противоречия и неоправданные ожидания. Если все решили, что с тебя пора спрашивать, как со взрослого, то так отныне и будет. Говоря ещё проще: от тебя мало что зависит, статусом «взрослый» тебя наделяют другие. А дальше выбор за тобой: принять правила этой игры или мучиться дальше.
Я не отказался от работы. По сей день преподаю историю и обществознание в сельской школе. Покорно тащу свою гирю на цепи, не жалуясь, как и другие взрослые.
Испытание соблазном я тоже выдержал. Несколько недель назад умер дядя Гриша. Директор созвал педсовет и распорядился закрыть гараж, но сносить его запретил и мельком покосился на меня. Это был единственный раз, когда он напомнил мне о гробиках.
Гараж я обхожу стороной, с головой зарываюсь в книги и рукописи, лишь бы не думать о страшной тайне из школьного прошлого. А на моей веранде, затесавшись между тумбочкой и холодильником, пылится лопата. Символ беззаботного юношества, она медленно обрастает паутиной и уходит в забвение. Я иногда поглядываю на неё и представляю, как в свете бледной луны, бьющем сквозь дыру в крыше, рою землю, полную осколков стекла, нахожу дюжину маленьких детских гробиков и дрожащими грязными руками откидываю деревянные крышки… Впрочем, это всё мысли.