— О нет… Бред какой-то, — выдохнул я.
Вильнёв, бывший директор Лувра, был уволен со своего поста год назад после инспекции, проведенной счетной палатой. Если не считать Ксавье, меня и моего тогдашнего стажера Ганса Петера, этот паршивец был во всем музее единственным, кто знал о существовании пресловутого меча.
— Я только хотел тебя предупредить… а еще я подумал, что… В конце концов, твоего отца знает целый свет, верно? И адвокаты, и люди из министерства, так, мне кажется, ты бы мог с ним об этом поговорить. Если бы он меня немного поддержал, хоть пальцем бы шевельнул, я…
— Само собой! — перебил я, прежде чем успел вспомнить, что папа не подает о себе вестей. И, опомнившись, заключил с горечью: — Когда узнаем, где он.
— О чем ты говоришь? Узнаете, где — кто?
Я рассказал ему об исчезновении отца и наших страхах. И почувствовал, что он там, на другом конце провода, буквально раздавлен.
— Франсуа, держись, не дрейфь! Я найду способ выручить тебя.
— Морган, послушай… Что с ним сталось, с этим мечом?
Я не хотел говорить с Франсуа Ксавье об этом деле. Не желал рассказывать ему о скитаниях, связанных с этим мечом, о шантаже, которому подвергся из-за него, о невероятных открытиях, о смертях, ставших следствием всего этого. Но я не мог и заставить его вместо меня расплачиваться за услугу, которую он мне оказал.
— У меня его нет, — сказал я просто. — Но я его не продавал, будь покоен. Он… скажем так: он снова обрел хозяина.
— Так что же мне делать, Морган? — настаивал он в отчаянии. — Ты прекрасно знаешь, что я никогда не хотел причинить тебе хотя бы малейший вред, но не в тюрьму же мне теперь садиться или, того хуже, быть изгнанным из научной среды, остаться без работы, без средств, без…
Он замолчал. Мы оказались в тупике. Необходимо было связаться с Гелиосом, спонсором экспедиции, но я понятия не имел, как это сделать. Разве что через посредничество моей приятельницы Амины? В его офисе она сейчас ведает архивами. А может, через Ганса, которому этот Гелиос пожаловал стипендию на прохождение курса информатики и обучение в одном из самых престижных заведений Германии?
— Дай мне сутки сроку, Франсуа. Всего двадцать четыре часа, не больше. Если за это время полиция откопает твое «разрешение на вынос с территории» и я не найду выхода получше, возьму всю ответственность на себя. Представлю смягчающие обстоятельства. Какие именно, пока не придумал, но что-нибудь изобрету непременно. Сегодня суббота. До завтрашнего вечера, идет? Клянусь, что к этому времени я тебя без дальнейших проволочек извещу о положении дел. Мы тебя вытащим, Франсуа. Верь моему слову.
Чувствую, что его слегка отпустило.
— Стало быть, жду твоего звонка, — говорит он. — Смотри не наделай глупостей. Должен же найтись какой-нибудь способ отвести удар так, чтобы не слишком потрепать наше оперение — хоть твое, хоть мое.
— Мы это провернем, все получится, — заключаю я, надеясь, что моя притворная бодрость достаточно убедительна.
Вешаю трубку и замираю, обхватив голову руками. Через приоткрытую дверь за мной наблюдает Этти, вид у него озабоченный.
«…в настоящее время недоступен. Вы можете оставить сообщение, нажав на кнопку „звездочка“ или дождавшись звукового сигнала…»
«Бип!»
— Папа, это Морган. Черт возьми, куда ты запропастился? Позвони мне как можно скорее! У нас тут… я тебе объясню. Целую.
— Опять автоответчик? — Я разворачиваюсь на стуле, Этти подает мне чашку кофе. — Что ты рассчитываешь предпринять? Я имею в виду эту историю с Франсуа Ксавье.
— Созвонюсь завтра утром с Аминой и Гансом. Гелиос меня втравил в это скверное дело, так пусть теперь выручает! — взрываюсь я. (Братец скептически покачивает головой, но от комментариев воздерживается, поглощенный своей попыткой до краев наполнить горячей водой бачок над раковиной.) — Думаешь, так сойдет? — Я с сомнением смотрю на грязные чашки и тарелки, которые, громоздясь одна на другую, рискованно смахивают на Вавилонскую башню.
Этти уверенно кивает, но еще прежде, чем успеваю дойти до дверей кухни, я слышу грохот бьющейся посуды и брань на хинди. У моего брата руки дырявые, так всегда было. Как обычно говорит папа, он потому и выбрал себе подводную археологию, что при падении предметов вода смягчает удар.
Я застаю его на четвереньках собирающим с плиточного пола то, что осталось от погибшей салатницы.
— Сколько жертв нам подобает оплакать?