Проснулся Кобзев спустя несколько часов, когда солнце достигло зенита и его лучи, пробравшиеся сквозь лиственные кроны Гробовых Деревьев, зажгли из мириадов тоненьких ворсинок мохового ковра бесшумный и не обжигающий золотой пожар. Геолога что-то не больно стукнуло по лбу, и он открыл глаза, сразу увидев несколько серебристых точек стремительно падавших откуда-то сверху прямо на него. Одна из точек снова попала ему прямо по лбу. «Это же семена!» – догадался Сергей и сам не зная почему, радостно улыбнулся. Несколько секунд он еще полежал в праздном ничегониделании. Внимательно вслушиваясь в звучавшее теперь уже точно наяву тоненькое звонкое журчанье, он рывком поднялся на ноги, забыв о раненой коленке. Причем коленка не напомнила о себе обязательной при подобных травмах вспышкой острой боли. Изумленный Кобзев задрал штанину кверху и увидел, что за прошедшие несколько часов сна под сенью рощи Гробовых Деревьев, коленка приобрела свой прежний, совершенно здоровый, внешний вид.
– Чудеса, да и только! – счастливо пробормотал он и поднял со мха одно из семян, осторожно взяв его двумя пальцами. Семя достигало в длину примерно трех сантиметров, было покрыто твердой оболочкой зеленовато-серебристого цвета, а по форме… По форме, с какой бы стороны и в каком бы ракурсе ни пытался Кобзев его рассматривать, семя напоминало миниатюрную копию человеческого гроба, накрытого сверху крышкой характерной формы. Сходство выглядело настолько полным и впечатляющим, что у Сергея даже мелькнула сумасшедшая мысль о крохотном покойнике, находившемся внутри серебристого семени. «Наверное, это – гробы цветочных эльфов!», – решил он и автоматическим движением положил семя Гробового Дерева в карман куртки.
Множество самых фантастических мыслей зароились в голове у Кобзева, но он пока решил не останавливаться ни на одной из них, а приказал себе выяснить, прежде всего, природу происхождения не утихавшего ни на секунду звонкого переливчатого журчания. Определив при помощи слуха направление, в котором следовало его искать, он пошагал навстречу источнику искомого звука. Им оказался узкий неглубокий ручей, по ложу которого бежала темная прозрачная вода. Сергей наклонился и зачерпнул сложенной лодочкой ладонью воды из ручья. Вода сильно пахла цветами, а на вкус чем-то неуловимо напомнила апрельский березовый сок.
Темный прозрачный прохладный ручей утолил не только похмельную жажду Сергея Кобзева, но и, что самое удивительное, и голод. Он предусмотрительно набил удивительными семенами карманы куртки и решил выбираться из этого странного места, справедливо полагая, что ему как можно скорее необходимо было вернуться домой в великую державу под названием Советский Союз…
Так были открыты для мира Гробовые Деревья…
Через десять лет после открытия. Территория новой независимой России. Период перестройки…
На скамейке возле калитки большого частного дома неподвижно сидел ветеран Великой Отечественной войны Павел Петрович Астахов и безучастно смотрел прямо перед собой на узкую пыльную улочку, выцветшими от времени, близорукими бледно-голубыми глазами. Дяде Паше (так его называли друзья-ветераны, соседи и многочисленные родственники-домочадцы) через два месяца должно было исполниться девяносто лет, но он безошибочно предчувствовал, что, скорее всего, не доживет до этой знаменательной даты, так как страдал, по меньшей мере, десятком серьезных возрастных дегенеративных изменений основных жизнеобеспечивающих систем организма. Молодым, не стареющим оставались лишь острота восприятия радостей жизни и сама, собственно, жажда жизни – никогда не дряхлеющий в человеке инстинкт самосохранения и жгучее желание продолжения рода. Больше всех остальных возрастных категорий населения жить хотят старики – в силу понимания ими неизбежности очень близкого конца. И дядя Паша не являлся исключением.
Сидя на скамейке собственного дома этим теплым майским вечером, Павел Петрович думал о неумолимо приближающейся смерти и о своей прожитой жизни, горько сожалея о том, что она заканчивается, одновременно, однако, ощущая полное стоическое спокойствие по этому прискорбному поводу, понимая, что время поворотить вспять невозможно. Он часто вспоминал любимую жену, покинувшую его тринадцать лет назад благодаря раку печени, единственного сына, погибшего в автокатастрофе в позапрошлом году и размышлял о том, заканчивается ли жизнь после смерти и сможет ли он увидеться там с женой и сыном, и его земное безутешное отчаяние является ничем иным, как простой тратой нервов. А еще у него была мечта, которую он пронес через всю жизнь, начиная с раннего детства, с той минуты, когда в их маленькой сельской школе учительница по географии рассказала на уроке про самую большую реку планеты Земля – Амазонку. Павел Петрович так хотел увидеть ее – колоссальный водный поток, поражающий своей шириной и глубиной, богатейшим растительным и животным миром, плодородием почв и самым романтическим в целом мире ореолом легенд и таинственных недосказанностей. Он часто представлял себя индейцем – охотником на анаконд, проверяющим сети в узкой глубокой протоке среди густых и диких джунглей, или безумно храбрым торговцем каучука – регатаном, в постоянном одиночестве ежедневно бросающим вызов самой смерти, стерегущей его на каждом шагу в виде кровожадных пираний, ядовитых змей, лягушек и пауков, гигантских водоворотов, внезапно возникающих на речных стремнинах самой огромной пресноводной системы планеты, одураченных им, затаившими жажду мести, недалеких серингейро. Эти яркие красочные фантазии, всегда переполненные изобилием броских тропических красок и сладких экзотических ароматов, призраками невесомых колибри, свирепых пятнистых ягуаров и ревущих обезьян, помогали ему выжить под холодными тоскливыми дождями на бесконечных посевных и уборочных родного колхоза, на дне окопов и на нарах землянки в промежутках между боями на фронте…