Елизавет Петровна крестилась и кланялась истово. Голоса певчих поднимались, поднимались... Ощущение чистой высоты уже охватывало душу... И отрешалась душа... И внезапно вплыл в эту уже отрешённость мерный, нежный и сильный мужской голос... на клиросе... направо... Скоромный голос... выводил слова песнопения, а будто звал не к очищению и покаянию, такому желанному, а в неведомые края, где всё кругом дышит роскошью цветения, где возможно забываться в любви... Она хмурилась и сердилась на себя за то, что не могла всерьёз рассердиться на этот голос... И крестилась, и кланялась всё истовее...
После службы спросила Мавру, а та расслышала ли удивительный голос?..
— Заслушалась, матушка-цесаревна!..
Но вернее всего, что ничего бы и не началось, а если бы и началось, живо бы кончилось; но тут одно вмешалось вроде бы и незначащее, а на деле очень важное обстоятельство...
Его позвали к цесаревне. Зрелище молодого (должно быть, десятью годами моложе её самой), сильного и простодушного юноши, покорно опустившего перед ней глаза, доставило ей чудесное наслаждение. Она милостиво велела ему поднять голову — чтобы я могла взглянуть на твоё лицо — и спросила его имя...
Нет, не так велико было его сходство с Алёшей, он не был царевич русской сказки, брови его были восточно густы, глаза меж чёрными ресницами смотрели с этой невольною, природною томностью, огромные, простодушные, тёмно-карие...
Но имя!.. Имя было прежнее, уже любимое... Алексей!.. Алёшенька...
Он сделался чистым теплом её жизни. Такой простодушный, такой нелицемерный... Он был ей — дорогая живая кукла в подарок послушной девочке... Судьба сделала ей, Лизете, такой подарок; стало быть, Лизета не так уж дурна, и если и совершает прегрешения, то ведь всегда искренне кается...
Она забывалась радостно в ласках его сильных рук, в его певучем голосе, мерно — будто песня! — говорившем о сельце маленьком Лемеши в глуши Черниговской губернии, о белой, беленой хате его отца Гриця Розума[34]... Белые стены мать разрисовала снаружи большими, округлыми цветами... И вокруг — цветы живые, кипенное цветение вишнёвых садов... И всё будто дышит любовным теплом... И у всех такие певучие голоса...
Алёша!.. Алёшенька!..
Но значило ли это, что она забыла, что одним уже заменила другого? Нет. Она была верна по-своему.
Анна Иоанновна скончалась. Новым императором стал трёхмесячный младенец Иван Антонович.
Уже с первых дней правления принцессы-регентши Елизавет Петровна не могла не понять: кажется, и впрямь подходит долгожданное её время, судьба вот-вот сделает ей новый подарок... Потому что даже трудно было себе представить, вообразить на троне другого такого столь же неуклюжего, неловкого, неприспособленного к делам правления человека, как Анна Леопольдовна. Сначала было просто приятно, затем даже стало рождаться какое-то чувство недоумения, потому что чуть не каждый день приносил вести о новых и новых промахах правительницы... По дворцу разгуливает запросто, повязанная платком. Светлейшего Бирона со всем семейством его тотчас отправила в ссылку. Ну да это, должно быть, постарались Миних и Андрей Иванович. Но с тем же Минихом успела не поладить, вовремя не поднесла ему погремушку какого-то титула... Да и где ей разбирать дела правления, когда, бедняжка, как вышла замуж, так всё брюхата. Года не прошло, как родила одного[35], а теперь уж и второй в походе!.. Нет, ещё немного такой жизни — и все просто кинутся к Лизете — просить её, умолять принять бразды правления...
А эта дурочка Анна Леопольдовна от крайней робости напускает на себя вид неприступного величия. И маркиз де ла Шетарди спешит донести в Париж:
«Между тем как правительница день ото дня делается неприступнее, принцесса Елизавета принимает так обворожительно, что, войдя к ней, не хочется выйти...»
— Серж, как можно! Такая двусмысленность... Ха-ха!.. Нет, Вы великолепны!..
Иначе не происходит ничего сногсшибательного, кроме, пожалуй, блестящего посольства персидского шаха Надира с этой вереницей замечательных слонов...
Кажется, Андрей Иванович наконец-то дорвался до своего и правит Российским государством, почитай, что единолично. И кто бы на его месте стал поддерживать эту идиотку? Это он, конечно, из одной своей проклятой честности и чувства долга. Он не может вот так вот бросить на произвол судьбы неразумную женщину с двумя крохотными детьми. И мальчика Петра II ведь не бросал. Нет, этого Андрея Ивановича ничто не исправит! А ведь если бы одумался, если бы взялся помогать, Лизета, пожалуй, простила бы его... В память о сестре, об Аннушке...
34
35