Нет, это не совсем так. Ведь он, в конце концов, не умирал с голоду. Продолжая сидеть в том же положении, неподвижно, не в состоянии принимать какие-либо решения, он все же что-то решал. А выбор перед ним был абсолютно четким. Он мог бы встать и пойти с Марси, подняться с ней наверх и заняться любовью. Но он мог и не делать этого, а просто оставаться сидеть здесь, за стойкой бара, и потягивать виски, наслаждаясь небольшими глотками, и получать такое же удовольствие. Это приведет к тем же самым результатам. Только кажется, что эти дорожки расходятся. Джексон знал, что в конце концов они сойдутся снова в том самом темном месте, где уже ничего не будет иметь значения. Если он пойдет к Марси, то не столько ради удовольствия, сколько ради последующего забвения. А хорошее виски тоже наверняка поможет ему забыться. Разница лишь в том, что здесь работают губы и горло, а там кое-что другое. Сейчас вкус виски для него отошел на второй план, так же, впрочем, как аромат и ощущение тела Марси. Его влекла темнота забвения, наступавшего потом. И хотя Марси была знатоком своего дела, лишенной эмоций и деловой проституткой, Джексону казалось неправильным использовать ее тело, если ни он, ни она не получат от этого никакого удовольствия. В этом даже было что-то оскорбительное. Лучше уж виски. Оно заменит все. Конечно, можно сказать, что дело дрянь, когда достаточно привлекательная женщина, сидящая рядом с тобой, для тебя ни черта не значит. Когда ты сидишь в «Курятнике» и думаешь не о том, зачем пришел сюда, а о том, как бы поскорее уйти. Когда чувствуешь себя таким подавленным, что тебе совершенно безразлично, каким способом забыться, лишь бы побыстрей.
— Еще стаканчик? — предложил он.
— Мне не надо—отвела его руку Марси.— Наливай себе.
— Так и сделаю,—сказал он и налил в свой стакан еще порцию виски.
— На здоровье,— сказала она, когда он поднял стакан.
Он был благодарен ей за компанию. Правда, сейчас в «Курятнике» спокойно и ей нечего делать. Однако с ее стороны очень мило сидеть рядом с ним, пока он напивается. Дома они обычно говорили — «есть манеры». Давненько он этого не слышал. Верно сказано. У нее действительно есть манеры, раз она сидит здесь, пока он пьет.
— Иногда тело начинает чувствовать…— начал Джексон, намереваясь таким обходным путем поблагодарить ее, дать понять, что целит ее общество.
— Я знаю,— сказала она.
Это тоже было мило. Она ведь не могла знать, что он собирался произнести, и в то же время знала. Она тоже видела горе. Никто в нормальных условиях не начинает фразу такими словами: «Иногда тело начинает чувствовать…» А уж если человек так начал, то эта фраза должна сопровождаться рассказом о несчастье. А один вид несчастья мало чем отличается от другого. Так что по-своему она знала, что к чему.
— Это неправильно,— сказал он.
— Я знаю,— опять ответила она.
Он заговорил только потому, что чувствовал, что она все знает, или по крайней мере поймет его, когда он начнет рассказывать, или в худшем случае — хотя бы сделает вид, что понимает. Ведь сначала он не хотел говорить об этом ни слова. Но, потягивая виски и ощущая дружелюбие Марси в этом тихом бардачке в воскресную ночь, он стал рассказывать. И не столько для того, чтобы найти истину, а просто хотелось высказаться. Вот и все.
— Я когда-то занимался охотой. Там, в Западной Вирджинии, я был настоящим хорошим охотником. Я убивал зайцев, перепелов, даже иногда оленей. И меня не беспокоило, что я их убивал. Я хочу сказать—никогда не беспокоило. Я убивал, чтобы питаться. А это естественно. Я хочу сказать, что нам только стоит провести языком по зубам — и сразу можно сказать, что эти зубы созданы, чтобы жевать мясо. Человек питается мясом. Так уж устроен мир. Так что это не убийство. Это… Это охота.
Марси молча смотрела на него. Но она, однако, не засмеялась и не возразила. Она не засмеялась, не стала спорить с ним. Она только медленно кивнула головой. Конечно, она знала. Потому что одно несчастье очень похоже на другое. И у женщины должна быть чертовски несчастная жизнь в таком месте, как это, подумал Джексон. Он продолжал, понемногу приближаясь к тяготившему его вопросу.
— Ну, взять, например, собаку. Никто ведь не ест собак. А может быть — ест? Может быть, в Китае? Но те собаки не такие. И потом, это же китаёзы. А они совершенно не разбираются в собаках… Извини меня.
— Ничего,— сказала Марси.
— Но я хочу сказать, охотничья собака — это что-то особенное. Я знаю, что когда-то собаки были дикими, как волки и койоты. Но сейчас это не так. Как будто бы мы с ними давным-давно заключили договор о том, что они нам будут помогать в охоте, а мы о них будем заботиться. Это… Я хочу сказать, я всегда любил своих собак. У меня была когда-то охотничья собака, и половину того, что я узнал об охоте, узнал о лесах, я узнал от нее. И я всю жизнь работал с собаками. Я никогда не задумывался над этим раньше, правда, ведь это… ведь это так, будто у нас с собаками что-то вроде договора. "У тебя была когда-нибудь собака?