— «И плохие ветви будут выброшены со всей земли моего виноградника, потому что, знай, только единожды я привью его…» — продолжала Марта бессвязно.
Он не мог вспомнить, откуда это, и понять, о чем она говорит. Марта приподнялась, удивив его еще раз. Глаза ее блестели — от возбуждения или температуры? Жестикулируя дрожащими руками, она пыталась объяснить то, что ее волновало:
— Зло. Бог вытаптывает зло. Наверное, много зла.
— В Тарсусе? — спросил Льюин.
Он не намерен был вести с ней дискуссию. Он, безусловно, не хотел спорить с ней. Но она так жаждала быть понятой, что он чувствовал необходимость как-то прореагировать.
— Иноверцы,— сказала Марта. Потом она вернулась к своей аллегории или цитатам откуда-то: — «И мы срежем с деревьев ветви с плодами, которые должны погибнуть, и бросим их в огонь…»
Льюин не понял, каких иноверцев она имела в виду. Может быть, в Тарсусе были какие-нибудь евреи? Нет, не то. Она не обвиняла евреев. Она обвиняла… Ну конечно, ведь она была мормонкой. Все не мормоны были для нее иноверцами.
Разрешив эту маленькую проблему, он понял и то, что она старалась выразить. Она находилась в религиозном экстазе, являющемся верным симптомом паранойи. И ему ничего не оставалось, как делать вид, что он слушает, что он согласен, и проявлять все признаки искреннего сочувствия, которое он действительно испытывал.
Марта прилегла, продолжая говорить. Ее речь под воздействием лекарства вскоре превратилась в сонное бормотанье. Он прислушивался не к тому, что она говорила, а к замедляющейся скорости речи, к разрыву ее на мелкие фразы, потом на отдельные слова.
Он хотел дождаться благословенного молчания, когда сознание ее покинет. Но внезапно явился санитар.
— Вас ждут двое в приемной, сэр.
— Двое? — спросил он.— Вы имеете в виду солдат?
— Нет, сэр, гражданские. Двое из тех, что здоровы. Усталый Льюин встал, взглянув на почти уснувшую
Марту, повернулся и пошел в приемную.
(Когда Льюин раздвинул тяжелую занавеску, отделявшую приемную от палаты, то увидел, что его дожидаются молодая женщина и Поль Донован. Он тут же обратил внимание на именной жетон женщины и вспомнил, что она значится в списке здоровых. Поля Донована он узнал сразу, даже не взглянув на жетон: с ним он встречался накануне.
— Мистер Донован, здравствуйте. Рад, что вид у вас сегодня получше.
Донован поблагодарил его и представил молодую женщину, Хоуп Уилсон.
— Добрый день,— сказал Льюин.— Приятно видеть еще несколько здоровых людей в Тарсусе.
— О! Еще несколько! Сколько же нас всего? — спросила Хоуп.
Льюин помедлил с ответом, но, решив, что от правды никакого вреда не будет — они все равно могут встретиться друг с другом в городе,— сказал:
— Четверо, а с вами пятеро. Мистер Донован пока для нас под вопросом.— Он повернулся к Полю и спросил: — Как ваше самочувствие сегодня?
— Спасибо, достаточно хорошо.
Льюин шутя заговорил о том, что красивые подруги помогают выздоравливать. Да и ему станет гораздо легче оттого, что он теперь внесет Донована в список здоровых людей.
— Что я могу для вас сделать? — спросил он.
Хоуп хотела узнать про своих тетю и дядю, миссис и мистера Джеймса. Льюин сказал, что, по его мнению, их состояние стабильное, но повторил, что о болезни и ее течении толком ничего не известно. Отвечая на вопрос Поля о миссис Дженкинс, он с сожалением сообщил:
— Мне очень жаль. Она недавно умерла.
— Печально! — воскликнул Донован.— Она была такая добрая.
— Но уже немолодая и недостаточно сильная, чтобы одолеть болезнь,— ответил Льюин. Это звучало не очень-то утешительно, но что еще можно было сказать?
— Значит, у вас нет никакого представления о том, что это такое? — спросил Донован.
— Ни малейшего. Какой-то вирус. Но на свете сотни вирусов. Сразу невозможно определить, какой именно. Наша лаборатория работает круглые сутки, и мы ждем ответа с минуты на минуту. Но пока все, что мы можем сделать,— это пробовать лечить больных и ждать.— Он взглянул на Донована и потом на Хоуп Уилсон. Ему показалось, что они это проглотили.
— У вас что-нибудь еще? — спросил он.
— Да,— ответил Донован.— Мы гуляли, и мисс Уилсон подвернула себе ногу.
— Это сущий пустяк,— сказала Хоуп,— по сравнению с вашими заботами. Но нога немножко побаливает. И если бы вы могли меня перевязать…
— С удовольствием,— сказал Льюин.
Он не преувеличивал. Какое облегчение,— когда знаешь, чем помочь. Льюина несколько удивляло то, что сейчас он даже приветствовал бы человека со сломанной рукой, простым аппендицитом, но больше всего — нормальную роженицу.