Не то.
Не поверят? Или, если поверят, решат, что как-нибудь да справятся. Надо иначе… чем?
В голове мелькнула иная мысль.
— А может… может… даже не сам удавлю. Может, просто окошко у вашей кровати приоткрою. И слово шепну. Волшебное.
А вот теперь страх стал таким, что Тень просто потянулась к нему, жадно впитывая. Надо же… угадал.
— Охотники ведь не только убивать теней способны.
Пальцем в небо.
Но снова угадал, судя по тому, как старшак заелозил, задышал быстро и сипло.
— Ты… ты не посмеешь… ты…
— А не проверяй, — сказал я и руку протянул. — Вставай, давай, пока не пришёл кто…да не бойся, не трону.
Это я поспешил. Стоило прикоснуться, и его страх, приправленный ещё чем-то, потёк сквозь кожу, в пальцы, в тень, будто это прикосновение изрядно облегчило ей работу.
— Х-холодно, — чуть заикаясь, произнёс парень. А я мысленно выметерился и велел тени отступить.
— Это просто нервное. И от удара. Сосуды перемкнуло, вот руку и сводит.
Так себе объяснение, но он кивает.
И встаёт.
И смотрит… вот прям чувствую, как в башке его мысли ворочаются. Он крупнее Савки. И сильнее. И хватит одного удара, чтоб вырубить. Но… стою.
Смотрю.
Улыбаюсь. Без тени страха. С ожиданием.
— Лёнь, ты чего… — второй выползает из денника, держась за бочину. — Лёнь…
— Не, я на это не подписывался, — Лёнька трясёт башкой. — Я…
— Что тут происходит? — голос батюшки Афанасия заставляет тень прятаться, а нас троих вжимать головы в плечи.
— Ничего! — я отмираю первым. — Мне тут пришли помочь… говорят, что беспокоятся. Что я слабый, вот из христианского милосердия и…
Батюшка Афанасий слишком долго при приюте, чтобы этою лапшой обмануться. И идёт неспешно. И думаю, следы нашей драки от него не укрылись. Меня он разглядывает пристально. Потом этих двоих.
— Помочь, — произносит протяжно. — И с чего вдруг?
— Так это… — голос Лёньки звучит виновато. — Он же ж вон мелкий. И хворал ещё. И слыхал, как дядько Фёдор жалился, что болезный очень. Вот и подумали с Дышкой, что это правильно будет, сподмогчи.
— По-божески, — спешно добавил Дышка. — Вы ж сами намедни сказывали, что помощью ближнему душу спасти можно.
И крестится.
Широко, старательно. А Лёнька за ним повторяет.
— Что ж… ваша правда, — батюшка Афанасий ни на мгновенье не поверил, но поскольку все трое мы с виду живы и даже целы, то и причин вмешиваться у него нет. — Тогда не буду мешать, чада. Работайте… благословляю.
И благословил.
От же ж…
Раньше оно как-то… безболезненно проходило. А тут будто плетью горячей поперек спины переехали. Я чуть не застонал от неожиданности. Но вместо этого сцепил зубы и пробормотал:
— Спасибо вам, батюшка… большое человеческое.
— Обращайся, чадо.
Вот сдаётся мне, понял он распрекрасно всё.
Издевается.
Сволочь.
И… и почему он всё одно серый? Как эти двое? Сил нет. Дара нет. А вот поди ж ты…
— Спасибо, — Лёнька первым руку сунул. — Ты это… аккуратней… мы-то скажем слово, но сам понимаешь…
— Не вы одни выслужиться хотите?
— Да как сказать… слушок пошёл, что тебя придавить надо. Чтоб сговорчивей был… нет, так-то калечить никто не станет, но постараются…
— Мозырь?
— Не знаю… кто ж скажет. Только нам вот сегодня в мастерских послабление вышло. Сам мастер отдыхать отправил. Типа, бледно выглядим… ага… когда той неделей животами маялись так, что едва стоять могли, только наорал, что мы это… мухлюем. А тут вот.
Дерьмо.
И что тут ещё скажешь.
— Валите, — я прислонился спиной к столбу.
— Не-а… — Лёнька мотнул головой. — Тут уж это… Афанасий наш… точно будет там, снаружи. Так что давай и вправду поможем. Тут и работы-то осталось начать да кончить.
— Лёнь… — потянул Дышка. — А…
— Бэ… бери вон метёлку. А ты, малой, куда-нить отойди. И это… — Лёнька поскреб подбородок. — Аккуратней там.
А ночью Савку скрючило.
Они и вправду выполнили нашу работу, и батюшка Афанасий, заглянувший на конюшню после, только покивал, мол, до чего отроки пошли умные да ответственные, и христианским милосердием не обделенные. И потому не грех их ещё раз благословить…
Потом был ужин.
И Метелька, что крутился рядом, поглядывая на нас, словно ожидая чего-то. Хотя ясно, чего… Савке следовало бы прибежать с жалобою, а он бы пожалел.
Ну и так-то.
Савка не прибежал.
Савка давился тушеной картошкой, в которой попадались тонкие волоконца мяса, и хлебал чай, и мыслями был где-то далеко.
Так далеко, что и я едва ощущал его присутствие.