— Строгий он у вас, — сказал я осторожно, ибо мало ли, вдруг да нельзя обращаться мне к особе столь высокой. А низкою Танечка не была, раз уж в свите государевой сестры находилась.
— Это да, — хихикнула она. — Дедушка такой… терпеть не может, когда кто-то себя гробит. Или вот дар. Убеждён, что дары даны именно затем, чтобы людям служить. Оттого и развиваются, если служишь. А если нет, то в упадок приходят. В чём-то он, конечно, прав… извини, тебе, должно быть, не очень интересно.
Очень.
Даже безумно интересно, потому как в приюте о дарах и дарниках ничего не рассказывают. А тут хоть какая-то информация.
— Логично, — отвечаю я. — Это как с телом. Если его тренировать, то оно крепнет, а если лежать на диване и есть калачи, то…
Танечка рассмеялась уже во весь голос.
— Слушай… если бы не Охотник, я бы решила, что ты один из наших…
— В каком смысле?
— Мало ли… может, дядин бастард или ещё чей. Говоришь слово в слово, как дедушка.
— Я бастард, — уточняю на всякий случай.
— Бывает, — Танечку это нисколько не смутило. И выходит, что всё не так однозначно плохо, как Савка думал? — У моего дяди уже три нашлось. Он порой невоздержан. И дедушка на него ругает, хотя… потом говорит, что где-то и к лучшему. Целителей мало. И мы своих забрали. У двоих дар, а третья пока маленькая и не понятно. Но всё равно дарники, даже потенциальные, на дороге не валяются.
Она ведь не сильно старше Савки, если так легко болтает о делах рода с незнакомым по сути парнем.
Сколько?
Пятнадцать? Шестнадцать? Чувствую, что молода, но и только-то.
— А твой род какой?
— Громовы.
— Громовы? — я представил, как Танечка хмурится, пытаясь вспомнить. — Громовы, Громовы… я охотников не слишком хорошо знаю. Они столицы избегают…
— Почему?
— А что им там делать? Там Романовых много… благословения хватает почти на весь город. А ты ещё не почувствовал, да?
— Чего?
— Обычно охотникам рядом с Романовыми неуютно. В свите Елены Ивановны есть один, потому как положено протоколом, но он вечно прячется. Говорит, что сила у неё…
— Яркая.
— Точно! — воскликнула Танечка. — Так ты видишь, да?
— Вижу… ну как… все серое точно. Лиц не вижу. Выражения и взгляда вот тоже. А силу — да… Елена Ивановна как солнце.
— Она к тебе прикасалась… хотя… она себя сдерживает. Да и перчатки новые…
Перчатки? Перчаток мы не заметили.
— Может, если через перчатки, то оно не так…
— Может, — соглашаюсь. Уж лучше скинуть всё на перчатки, чем на собственную уникальность.
— И дар у тебя только раскрывается… первая стадия формирования.
— А сколько их всего?
— Семь. Первая — это начальные проявления дара. Тебе не рассказывали?
— Кто?
— Действительно, — Татьяна смутилась. — Извини… начальные проявления от дара зависят. Я вот начала видеть, когда у людей болит что-то. Вот оно будто горит. И ещё потрогать тянет. Но силы как таковой ещё нет. Вот когда появляется, когда не просто трогаешь, а будто забираешь этот жар тебе, это уже вторая стадия…
— Похвально, дорогая моя, — раздался голос Афанасия Николаевича. — Что в твоей хорошенькой головке хоть что-то да задерживается. Молодой человек, прошу вас…
Госпиталь.
Знакомое место, родное почти. А вот куда Антон Павлович подевался? Хотя… без него и лучше.
— Проходите. Ложитесь…
Стягиваю ботинки и устраиваюсь на ближайшей кровати. А целитель хмыкает.
— Насколько чётко видите?
И руки его, окутанные тою же зеленоватой силой, которая ощущается мятно, освежающе, сжимают мою голову.
— Крупные предметы… очертания… иконы вот, что светятся. А портрет не светится, так, чёрное пятно.
— Свежий, стало быть…
— А есть разница?
— Танечка, объясни.
— Есть. Важно не столько изображение, сколько способность его накапливать направленную духовную энергию. И в данном случае Государь часто воспринимается подданными как особая точка приложения надежд.
И чаяний.
Как ни странно, но понимаю.
А сила чужая течёт, пробирается глубже и глубже.
— Интересно… весьма интересно. Люди?