Револьвер оказался на диво тяжёлым, а ещё я теперь чувствовал заключённую в него силу, иного, отличного от моей, свойства. Трогать не стал.
— Отходим, — мы попятились за ограду, к тропинке, по которой и пришли. Выхлест снова обернулся. Он явно чувствовал присутствие чужаков на своей территории, но не видел.
Шаг.
И ещё один.
И я поднял камушек, который кинул.
Попал.
Выхлест, снова было повернувшийся спиной, — запах тени тревожил его куда сильнее смутных шорохов, — резко распрямился. Губы его вывернулись, обнаживши зубы и чёрный обрезок языка.
По ходу, умирал мужик долго.
Тяжко.
Ладно, это не моё дело. Моё — тварь, вид которой вызывал одновременно и отвращение, и странное возбуждение, желание немедля до неё дотянуться, уничтожить.
Убрать из мира.
— Эй, — я остановился на границе. А то мало ли, вдруг да сообразит, что это ловушка. — Как тебя зовут, тварь?
— Он не говорит, — заметил Еремей, впрочем, не отступая, впрочем, далеко. Он явно намеревался вытаскивать меня, если всё пойдёт не по плану.
— Я тебя вижу, — сказал я, мысленно велев Тени замереть. Сам же уставился на тварь. Вот изо всех сил своих уставился и…
Увидел.
То есть ту, что внутри.
Как видел клубок тёмных червей в Еремее. И тень. И теперь вот… тварь, просто тварь. Чёрный сгусток, обжившийся в распоротом животе и выпустивший тончайшие нити, которые пронизывали всё тело. И было очевидно, что тело это мертво. Но… тварь использовала его.
Она дёрнулась раз.
И другой.
И потом подалась вперёд, но осторожненько, точно сомневаясь, стоит ли. И послушный воле её мертвец сделал шаг. Затем ещё один. Зашелестели змеи кишок-пуповины, разматываясь по ступеням.
А по моей спине поползли холодные струйки пота.
Охотник?
На хрен… пусть бы в хлебопёки Савка шёл, чем это вот… такое вот.
— Я тебя вижу, — повторил я.
И она поняла.
Услышала?
Осознала?
Что-то вот произошло, словно слепой Савкин взгляд позволил двум мирам сомкнуться в одной точке. И тварь увидела меня. Чётко. Ясно. И я ощутил эхо радости, предвкушения. А в следующее мгновенье выхлест бросился на нас.
Еще недавно неспешный и неуклюжий даже он вдруг превратился в смазанную тень.
В лицо дохнуло гнилью.
И вонью.
И сладким лилейным ароматом той стороны.
И я, как дурак последний, застыл, вцепившись в отяжелевший револьвер, когда со спины кто-то дернул меня, заставляя отступить.
— Чтоб тебя… — Еремей и матом обложил, и злой его голос вернул меня к жизни.
Чтоб меня.
И по-всякому.
Заслужил.
Вообразил себя крутым… молодость вспомнил. Ту, давнишнюю, а ведь…
Выхлест заверещал. И теперь в тонком нервном голосе его слышалось искреннее возмущение и столь же искренняя обида, будто бы я успел пообещать ему что-то и не дал.
Веревки-кишки натянулись. И…
— Спасибо, — выдавил я, глядя на развороченный живот, в котором закипала чернота. Она выглядывала и снова пряталась, будто тварь понимала, что это вот всё — не случайно.
— Никогда прежде не видел? — Еремей стоял за границей осклизлых столбов.
— Нет…
— Но хоть не визжишь… лютует. Обидно ему… охотника почуял. Правда, видать, старый. Сторожится… вон, и хочется, и страшно.
Выхлест успокаивался.
Он остановился в двух шагах от меня. Я теперь чувствовал и вонь разлагающейся плоти, и дерьма, воды, всего-то, и главное — тот же цветочный запах, дурманивший голову. Выхлест стоял на двух ногах, чуть наклонившись вперёд. Длинные руки его почти касались земли. Пасть приоткрылась и на губах то и дело вспухали пузырики тьмы. А ещё меня поразили глаза.
Чёрные-чёрные.
Что уголь.
Выхлест смотрел на меня. Видел. И… и ему очень хотелось добраться. Но он справился с желанием.
— Уйдёт, — с огорчением произнёс Еремей. — Теперь точно уйдёт… на ту сторону… там хрен достанем, а он всех положит… такой точно всех положит. На той стороне не сладим.
А стало быть, надежды Мозыря на полынью пойдут прахом.
— Тут надо, — Еремей поджал губы. — Надо пробовать… выманить.
Клинок его полоснул по запястью, и выхлест дёрнулся в сторону, ноздри его раздулись и из них вырвались тончайшие стебельки, зашарившие в воздухе. Тварь принюхивалась.
И…
Он даже заскулил от обиды.
— Дерьмо… моя кровь слабая. Был бы дарником или…
Он замолчал и тряхнул головой.
— Нет… уж Мозыря подтянем. Хату спалим… Синодников звать придётся, если выхлест… чтоб не вернулся… потом, после.