— Никак. Видел сегодня? Это вот она сама в мертвяка залезла… вот так же, только в живого. Оно-то даже указ государев вышел, чтоб крепостных для дел беззаконных не продавали, а Охотникам и подавно. Им прямо запретили люд держать. Но издать указ — это одно, а поди-ка проследи, чтоб выполняли. Тем паче обойти его не так и тяжко. В живом теле такая тень и уйти может дальше, чем просто на привязи, и вовсе-то от человека не отличима. А что человек этот силён и уязвить его почти никак… ладно, это пустое. Прошлые дела.
Не скажи.
Вот за сегодняшнюю поездочку я о мире узнал куда побольше, чем за все прошлые дни.
— Главное, что из тела сперва душу изгоняли, то есть уходила она то ли к Господу, — Еремей перекрестился, — то ли к твоей Госпоже.
И на меня поглядел в зеркало заднего вида.
Сижу.
Слушаю. Нет, жевать жую, потому как есть охота со страшной силой. Но и слушаю.
— Сумеречники же тем и противны миру, что душа в теле остаётся. Что душа эта сама тень подбирает… прибирает. Говорят, что и зовёт.
— Зачем? — Метелька аж привстал. Правда, машина подпрыгнула на кочке, и он плюхнулся на сиденье. А мне вот тоже интересно до жути, зачем?
— Так… — Еремей замедлил ход. И из города мы выбрались, стало быть, почти приехали. — Дело такое… жизнь, ребятки, она сложная. И несправедливая зачастую. А от несправедливости этой душу ломить начинает. Бывает, что есть у тебя враг, ненависть к которому разум застит… казалось, что дай только добраться и зубами за горло возьмёшь… вцепишься намертво.
Говорил он тихо и как-то равнодушно, только ни я, ни Метелька этому равнодушию не поверили.
— Да беда в том, что сидит этот враг высоко аль далеко, и не пустят к нему человека обыкновенного… что остаётся? Смириться. Или тень позвать, душу ей свою предложивши. И будет тень в тебе сидеть, жить-поживать… сил набираться… а как наберется, так и превратит человека в тварь лютую, от которой ни охрана, ни засовы дворцовые не защитят…
По спине холодком потянуло.
— С сумеречниками и Охотники не больно-то рады встретиться. Особенно тяжко, когда дар в человеке есть изначально. Тогда и выходит, что не просто тварь, но с даром… ладно, напугал я вас.
Еремей повернулся и улыбнулся.
— Бестолковые… сказки это.
Сказки?
Если так, то синодники в эти сказки очень даже верят.
Глава 27
«Набирает обороты спор вокруг нового проекта реформы народного образования, предложенного к рассмотрению графом Тышкевским. Проект Тышкевского предусматривает широкие меры ограничения, вплоть до полного запрета так называемых вольных и фабричных школ с сокращением срока обучения в государственных и церковных. Также предлагается существенный пересмотр программ с упором не на естественные науки, но на воспитание отроков в духе христианства и смирения, дабы тем самым препятствовать развитию революционной заразы, глубоко пустившей свои корни…»
Еремей довёл нас до ворот. И сонный Фёдор, заворчавший было, что так-то не договаривались, увидавши Еремея прямо переменился. Он вытянулся, расправил плечи и поклон отвесил, причём не со страху, если я хоть что-то в людях понимаю.
— Пригляди за мальцами, — Еремей пожал протянутую руку. А другою вытащил портмоне.
— Не надобно, командир, — покачал головой Фёдор.
— И это… пусть отдохнут завтра. Сегодня поработали хорошо. Добре?
— Так… заберу… скажу, что мне помогать будут, а там-то в сторожке и поспят, — Фёдор всё же взял протянутую купюру. — И поесть соображу…
— Сам соображу.
— Только это… ежели часто… княжна… прознает же ж.
— Договорюсь я с княжною. Помнится, она тут воспитателя искала…
— Думаете?
— А чего тут думать. Сейчас дела решу и вернусь. Глядишь и не откажет по старой-то памяти.
Впрочем это Еремей произнёс с некоторым сомнением.
— Чего стали? — Фёдор оглянулся и нахмурился. — Давайте скоренько, еще час-другой дремануть успеете…
Уговаривать нас не пришлось.
— Везучий ты, барчук… — пробормотал Метелька, заползая в кровать. Протяжно заскрипела сетка, растягиваясь под тяжестью его тела. — Сам Еремей взялся учить… и меня… и я выходит, что везучий…
— Да заткнись уже! — донеслось из угла. И Метелька, который ещё недавно ответил бы, теперь только подушку обнял, к животу прижавши, и пробормотал:
— Точно везучий… не зря матушка меня к мощам Матрёны водила. Не зря елеем патриаршим мазала… три рубля когда-то отдала… жалко, что не осталось его для молодших… а я вот живой…