Сейчас прям проникнусь. Но да, если Громовы ко мне привыкли, что ли, и вопросов лишних не задают, то вот у Карпа Евстратовича они вполне естественным образом возникли. А с ними и подозрения. Причём последние будут только крепнуть.
— И вправду в это веришь?
— Не знаю, Карпуша… я и вправду не знаю, во что верить. Вам, Михаил Иванович, верно проще. Но я до недавних пор полагал себя человеком просвещённым. Таким, который стоит выше суеверий. Нет, отрицать существование иных сил было бы глупо, но эти силы можно именовать по-разному… божественность лежит вне рамок человеческого познания.
Сказано это было с толикой лёгкой меланхолии.
— А теперь?
— А теперь… когда ты не только видишь свет, когда сам становишься им, это меняет.
— В монахи пойдёшь? — Карп Евстратович хохотнул.
— Не настолько сильно меняет. Во всяком случае, желания подобного я не ощущаю. Я в принципе ничего-то нового в себе не ощущаю, так что, быть может, всё вернётся на круги своя.
И пламенный меч останется где-то там, случайным эпизодом?
Ну-ну. Он наивнее меня, если в это верит. Хотя… он меча-то и не видел. Когда тот появился, Алексей Михайлович конкретно так в отключке был. Но всё равно слабо верится. Если уж на той стороне его зацепили, то теперь хрен отпустят.
— Я об ином. Мальчик встречался с ними. И я ощущаю на нём отпечаток иной силы… сил. Одна мне сродственна, другая… иная. И нет, она не вызывает враждебности. Скорее просто вот есть. Так вот, эта встреча не может не изменить человека. Так что я вполне допускаю, что юноша… стал иным. Михаил Иванович?
— Боюсь, вы правы в том, что встреча с… его госпожой имела места. И не одна. А вот как она влияет на суть человека, его душу и разум, тут я ничего не скажу. Но таковая сила не может не влиять.
— То есть, теперь мы его слушаем?
— Прислушиваемся.
— Может, командовать ещё поставишь?
— Не сейчас. Лет через десять. Если доживёт. Если мы все доживём. Михаил Иванович, вы и вправду полагаете, что кто-то может… совершить нечто подобное?
— Нечто подобное, — передразнил Михаил Иванович, — уже совершают. Вон, на той фабрике… он прав. Всё должно было быть иначе. Кровавей. Страшнее. И показательней. На фабрике недавно сменился управляющий, и люди уже недовольны. А случись беда, как знать, не вылилось бы оное в очередной бунт. А где бунт, там и войска, и статьи… вы не хуже меня знаете, как оно было бы.
— К сожалению, — произнёс Карп Евстратович.
— Но тут иное, — Михаил Иванович продолжил. — Если хотите моё частное мнение, то это не первый случай. Я… имел беседу кое с кем из братьев. Двумя неделями ранее случился прорыв на Коломенской прядильной фабрике. Как раз на проходной, как говорил Савелий. И да, свидетели говорили о том, как одна девица, впавшая в безумие, перерезала себе горло. Это и сочли последней каплей. Обвинили как раз управляющего, который девицу якобы снасильничал, хотя и утверждал, что ничего такого не было…
— Погодите, волнения с того и начались. Ещё пришлось солдат вводить.
— Именно. На фабрике погибли семнадцать человек. Тварь была мелкой, убила четверых, а остальных просто задавили.
— И погромы были, — Карп Евстратович произнёс это презадумчиво. — Слух пошёл, что девица от управляющего младенчика прижила, а его жиды украли, и в жертву принесли, и потому-то прорыв случился…
Чтоб… а ведь и вправду одна схема.
Почти одна.
— Ещё раньше — на Битюхе, сельцо небольшое, там купец один маслобойни поставил, молоко с окрестных деревень скупал. А одного дня пришёл и убил себя на глазах приказчика ещё пятерых свидетелей из числа селян. Из тела же тварь выползла, правда, сама развеялась. А после уж нашли семью его, мёртвую…
Михаилу Ивановичу ещё голос понизить и совсем хорошо выйдет.
Так только страшные сказки рассказывать.
— Погодите! Помню! — Карп Евстратович аж голос повысил. — Купец… как его… Афанасьев. Вот… из числа новых. Жена, четверо детей. Все убиты, как и бонна, и кухарка. Следствие пришло к выводу, что Афанасьев помутился рассудком, после чего и зарезал семью, устранил свидетелей, а после, не вынеся гнёта совести, и себя убил.
Хорошее объяснение.
Красивое.
Только мнится мне, иначе всё было.
— Или кто-то взял в заложники семью, потребовав убить себя. А потом и от них избавился, — Алексей Михайлович озвучил то, что думал я. — Искал способ, скажем, воздействия… Михаил Иванович, а такая жертва будет считаться добровольной?