Третий палец всё-таки хрустнул. Эта дрянь и кости источила.
— Извините.
Часы, наконец, дёрнулись и выпали.
— Ничего страшного. Случалось, и похуже, — Карп Евстратович поглядел. — Щит, как понимаю, не нужен? Вокруг артефакта.
— Не нужен. Тени силу вытянут. В смысле, заряд, который внутри. А что останется, могу отдать. У вас же есть артефакторы?
— Руку! — рявкнул Николай Степанович так, что прям совестно сделалось. — Если, конечно, она вам действительно нужна! Вы-то казались мне взрослым разумным человеком…
Я присел у девицы.
Женщины.
Теперь видно, что она отнюдь не юна. И лицо такое спокойное. Улыбается вот даже во сне. В уголках глаз морщинки, но они ничуть не портят. Пожалуй, в других обстоятельствах и других одеяниях она была бы красива. А так…
— Что вы делаете? — поинтересовался Карп Евстратович, протянувши целителю руку. Но кажется, девица его интересовала куда больше собственной конечности.
— У Анчеева, на фабрике, была бутылки. Тут — часы. Думаю, принцип один. Но вот потом он перерезал себе горло, а она попыталась откусить язык. Хотя, конечно, глупо… тот же яд и проще, и эффективней. Взяла бы за щёку там… не знаю. Чтоб раскусить и каюк. А она вот… дурью. Зачем?
— Так, — Карп Евстратович попытался обернуться и голос повысил. — Всем разойтись по палатам до особого распоряжения…
А я… я почувствовал… не знаю.
Искру?
Или точнее уголёк. Такой вот спрятанный за пазухой чёрный-чёрный уголёк чужой силы. И протянувшуюся от него нить.
Только тянулась она куда-то в сторону.
Очередной гудок заставил нить задрожать.
— Тут что, фабрику открыли? — поинтересовался Николай Степанович, ловко заматывая руку бинтами. Кажется, в огромных карманах белого его халата было немало интересного.
— Нет, это…
— Сигнал, — я перебил Карпа Евстратовича. И нить в девице натянулась до предела. А потом… потом разорвалась, чтобы в следующее мгновенье тело, лежавшее на полу спокойно, выгнулось дугой.
— Щит!
Я понял, что всё-таки дурак.
Полный дурак.
Тот, кто послал её сюда, он обязательно подстраховался бы. И на случай раскрытия, и если вдруг у дамочки не хватит духу самоубиться. При расчётах нельзя полагаться на душевные порывы дам. Пояс с зарядом и часы куда как надёжнее.
Щит над лжемонахиней вспыхнул за долю мгновенья до взрыва. И кажется, дураком ощутил себя не только я. А ещё мы успели.
Вздрогнул пол.
И стены.
С потолка посыпалась побелка. И Николай Степанович покачнулся, побледнел, оборачиваясь к щиту, который стал тёмным.
— Не смотри, Николя. Не надо тебе. Ты лучше в палату иди, — Карп Евстратович перехватил бинт и, развернув целителя, подтолкнул. — Иди… там люди. Надо успокоить. И если есть другой выход, выводи… всех выводи отсюда.
Кровь.
Ей была нужна именно кровь. Именно поэтому девица и пыталась откусить себе язык. Что бы это ни было, но без крови оно не работало. Зато теперь крови было с избытком.
— Выводите, — я бы тоже не хотел смотреть, но видел.
Видел не своими глазами.
Тьма взвыла.
И Призрак зашипел, расправляя крылья. А по щиту Карпа Евстратовича расползались трещины. Он тоже чувствовал ненадёжность, но вливал силу, пытаясь удержать то, что появлялось внутри.
Пробой.
— Скорее! Тут сейчас… я не уверен, что смогу закрыть…
Потому что не хрен считать себя самым умным.
Самым сильным…
— Пелагея Ильнична! — голос Николая Степановича вдруг обрёл силу. — И всех прошу сохранять спокойствие. Необходимо покинуть здание… окна открывайте.
Окна?
Да. Этаж ведь первый, значит, можно и через окна.
Женский визг взлетел и оборвался.
— Заткнись… — жёсткий мужской голос донёсся откуда-то сзади. — Макаров, давай окно. Так, ты первая, становишься и принимаешь детишек. Вздумаешь сбежать, я тебе…
— Скоро треснет, — Карп Евстратович просипел это. — Надо было стрелять.
Надо было.
А ещё не надо было играть в эти игры. Тоже мне, планы построили, расчёты посчитали…
И снова гудок, словно издевается, но это не для нас. Где-то там, с другой стороны, захлопали выстрелы.