И по больничному коридору поползли серые ковры мха, мягкие, пушистые. Мои ноги чуть проваливались, и при каждом шаге над мхом поднималось облачко серебристой пыли.
Стена.
Мертвецы… мертвецов почти не видно, мох укрыл и их. А вот что запах лилий, так со временем выветрится. Главное, что стены раздвигались, и вот уже моховая равнина сменяется другой, с серой щёткой травы. Эта будет жёстче, и стебли её уже цепляются за штаны, словно желая удержать меня.
Не удержат.
Я иду.
Небо сизое. И серое, будто подплесневевшее, оно почти сливается с такой же серой равниною. Пахнет… иным миром. Но хоть не лилиями, уже спасибо. Самое интересное, что я чувствую направление, связь, соединившую меня и… Метельку? Значит, и он тут. Ну да, если Михаил Иванович взял его с собой, то тут, где ж ему быть.
И хорошо.
Прямо от сердца отлегло. Если связь есть, то Метелька жив.
И я ускоряю шаг.
Кромешный мир становится плотнее и быстро набирает краски. Яркость с контрастностью выкручивают почти до максимума, потому небо белеет, а свет становится резким, неприятным для глаз.
— Эй! — людей я заметил издали. — Свои! Это я!
И руками помахал, подпрыгнув на всякий случай, потому что мало ли. Мир тут своеобразный, и свои толпами не ходят. А потому ещё пальнут со страху.
По дури людей гибнет куда больше, чем по злому умыслу.
— Эй…
— Эй-ей-ей, — ответило эхо. Но там, вдалеке, тоже помахали.
— Свет, — буркнула Тьма, отступая в стороночку. — Сильный. Злой.
Свет я тоже видел.
Да и как его не увидишь, если он был, что называется, белее белого. Он простирался над людьми этакою выгнутой крышей, отделяя их от неба.
И к слову, не зря, ибо в этом небе, почти сродняясь с ним по цвету, парили тени. И людей они явно видели, потому что парили не просто так, а круги наворачивали.
Стервятники.
Я побежал навстречу, так же размахивая руками.
— Свои! — на всякий случай выкрикнул.
Люди…
Люди были.
Раз, два… да полтора десятка точно. Солдатики. Казаки. И Метелька вон, вырвался на край, подпрыгивает, а его не пускают дальше. И правильно делают.
— Люди пахнут, — Тьма нырнула в сизую траву. — Манят. Других. Тепло. Кровь. Вкусно.
Посыл понятен. Надо людей выводить.
А то свет светом, но это мелких тварей он отпугивает. Их присутствие выдавала та же трава, которая то тут, то там вдруг приходила в движение, начинала покачиваться.
— Вы тут… — я остановился в трёх шагах от светового щита. — Как? Живы?
— Савелий, — Михаил Иванович не позволил Метельке переступить границу. — Ты это?
— Вроде я.
— А чем докажешь?
Я задумался. Как-то так… нет, вопрос ясен, потому что и вправду, твари на многое способны. Не уверен, могут ли они чужое обличье принять, но вот на мозги придавить вполне способны.
— Без понятия, — говорю.
— Ближе подойди.
— А стрелять не станете! Я, если что, без оружия.
Подхожу медленно.
И руки на всякий случай поднимаю.
— Так видно?
— Так — вполне. Туман…
Я оглянулся.
— Нет никакого тумана.
— Это для тебя, Савелий, его нет. А обычным людям тут тяжко.
Михаил Иванович и сам выглядел не лучшим образом. Светиться он светился, но как-то неровно, пятнами. И над головою нимб был с проплешинами, но всё-таки был.
— Тогда, может, назад пойдём?
— А дорогу знаешь?
Ну, так-то да, вон, по траве мой след идёт, да и Тьма, если что, проводником послужит.
— Найду, — говорю. — Но стоит поспешать. Люди тут… в общем, большие, тёплые и вкусные. А если появится какая тварь из тех, что побольше, то не факт, что я с ней управлюсь. Вы это… свечение пока не убавляйте. Ну чисто на всякий случай.
А то те, которые в небесах, будто бы ниже опустились.
И Тьма замерла, прислушиваясь к шелесту травы. Я вот тоже слушаю, но пока ничего не наслушал.
— Алексей Михайлович как… в сознании?
А то мало ли.
— Вполне, — ответил за себя Алексей Михайлович. — Хотя следует признать, что состояние весьма… необычное…
Ещё бы.
Этот не светился.
Этот прям полыхал да так, что смотреть было больно. Я вон глаза прикрыл и, отвернувшись, уточнил:
— А у вас… как бы… нет желания меня… скажем, световым мечом шандарахнуть?
— Есть. В целом сила моя требует очистить это место, но я пока держусь.