Ага.
— А по протекции одной весьма… достойной дамы из числа фрейлин Её Императорского Высочества, которая прониклась судьбой несчастных сирот, дважды пострадавших, вас обоих готовы принять в хорошую школу.
Я не хочу в школу!
Я её и в прошлой-то жизни не жаловал.
— Я…
— Ваша сестра уже согласилась.
Кто бы сомневался.
— Как и Михаил… Иванович, — а вот теперь он явно насмехается. — Он полагает, что учёба пойдёт вам на пользу.
— Я уже учёный!
— Вот, а то право слово, я начал уже сомневаться, ребенок ли вы… а теперь никаких сомнений.
Смех у него сипловатый, и вскоре переходит в кашель.
— И-извините, — Карп Евстратович отворачивается и вытирает губы платком. Зря. Запах крови не скрыть.
— Вам бы подлечиться.
— Я и лечусь. Рёбра повредили лёгкие. И пыль тамошняя. Николя говорит, что нужно время. Эти раны лечатся хуже, но в конце концов, если не смеяться и носить корсет, то оно и не чувствуется почти.
А я смотрю, выправка у него прям на зависть.
— И что за заведение? — отмазаться, чую, не выйдет. Не примет Татьяна аргументов, что революция на носу, а с нею и конец мира. Скажет, что сперва приличное образование, а потом уже всё остальное, включая героическое оного мира спасение.
— Чудесное. Выбрано с учётом особенностей вашего характера, — платочек Карп Евстратович сложил и убрал в нагрудный карман. — Мне показалось, что отдавать вас в казённое заведение смысла особого нет. И вам будет тяжко, и им. И пользы с такой учёбы немного. Но вот в гимназии Мая[1], пожалуй, вы имеете шанс прижиться. Там ещё помнят заветы Карла Ивановича. Так что, как минимум, отнесутся с пониманием к полному отсутствию у вас манер.
Да, блин.
Есть у меня манеры. Есть. Просто ситуации такие, что не до них.
— А в остальном всё зависит от вас… подумайте, если не за себя, то хотя бы за вашего друга. Приличное образование изрядно повысит его шансы устроиться в этой жизни.
Пожалуй что.
А главное, он прекрасно понимает, что это — манипуляция. И что я понимаю, что это манипуляция. И от того улыбка Карпа Евстратовича только шире становится.
— Чтоб… вас.
— Вот и мне кажется, что грешно не воспользоваться подобным шансом. К слову, через две недели вас ждут.
— Уже?
— На предварительную беседу, чтобы понять уровень вашего образования и определить класс.
Ненавижу школу.
Вот прям с той прошлой жизни и ненавижу.
А он смеется.
— Что ж, будем считать, что беседа с ещё одним ценным свидетелем завершена… — Карп Евстратович осторожно поклонился, причём почти и не поморщившись. А после тихо и серьёзно произнёс: — Если вам нужна будет помощь… любая… двери моего дома всегда открыты.
— Спасибо, — это я тоже вполне серьёзно.
Из госпиталя, уже не Святого Варфоломея, но Святой Екатерины, причём пребывающего под высочайшим патронажем Её императорского Величества, а потому куда более роскошного, нежели предыдущий, нас отпустили на третий день. И не Николай Степанович, который был занят восстановлением своего госпиталя, но молодой нервный парень с дворянским перстнем на пальчике. И на нас он поглядывал сверху вниз, кривясь и всем видом показывая, сколь тягостно ему возиться со всякими там оборванцами.
— Больше отдыхать. Хорошо питаться, — сказал он Еремею, который явился по наши души ближе к вечеру. — Беречься от сквозняков и не водиться с чахоточными!
Последнее было сказано грозно.
— Спасибо, ваше благородие, — Еремей согнулся. — Благодарствуем… за сироток.
И на нас глянул предвкушающе.
Я вот прямо ощутил себя не до конца поправившимся, но…
— Дома всё хорошо? — спросил я, спускаясь по мраморным ступеням. Чувствовал я себя вполне вменяемо, но на руку Еремея опирался. Слева ступени охранял мраморный же лев, справа — слегка запылённый ангел.
— Всё. Татьянка со Светочкой встречу готовят. А Мишка за воротами ждёт.
— Чего так?
— Говорит, место больно примечательное. Не для простых людей. И лечат тут, если не высший свет, то около того. Легко столкнуться с кем-нибудь. А у него рожа запоминающаяся.
Ясно.
Тогда да, правильно.
Я зажмурился и распахнул пальтецо. Весна наступила как-то сразу и вдруг, и ощущение, что я проспал её. Вот так просто взял и… и солнце вон шпарит. Жара. А говорили, что в Питере всегда туманно.