И Симеон, вздохнув, кивает.
— Вообще-то ему изначально пришлось непросто! — а вот Светлана злится и от злости румянец на щеках вспыхивает. Так-то она вполне даже симпатичная. Миловидная. А если причесать и переодеть, то вовсе красавицею будет. Нет, не в ту сторону думаю. Это у меня тело растёт. И потребности с ним. И… вправду, к шлюхам сходить? Метелька ещё когда подбивал, заверяя, что знает одно хорошее место, где девки чистые и даже почти первого классу.
Блин.
Опять не то.
И организм, главное, на мысли эти реагирует. Или виной не Светланка с её задором, а то, что я недавно видел? Хрень, короче.
— Это несправедливо, ограничивать доступ к образованию по национальности или по вере!
— Несправедливо, — соглашаюсь. А что, когда я сытый, то и соглашаться легко.
— А выгонять студентов лишь за то, что они собираются вместе?
— Чаи пить?
— И чаи!
— И ничего такого не замышляют…
— Ну, там такое вот… как бы. Просто получилось так, — Симеон снова вздыхает и устремляет на меня печальный взгляд. — Я тогда мало чего соображал… я так-то из крестьян. Но у батьки хозяйство большое, крепкое. И нас он учил. Учителке приплачивал, чтоб приходила на дом. В школе я даже лучшим был. У нас в селе второклассная[3] имелась. Даже стипендию платили. Отец гордился. Мне и рекомендательные листы выправили. Директор самолично возил в Новониколаевск, хлопотал, чтоб в гимназию приняли.
— Приняли?
Симеон кивнул.
— Учился. Хорошо учился. Доктором вот стать хотел. Меня и от платы избавили[4], за разумение. А на университет отец уж подсобрал.[5]
— А он поддался на козни провокаторов… — Светлана вздёрнула подбородок.
— Кружок там появился. Один. Ну… такой, — Симеон явно не был в восторге от избыточного внимания. — Сперва вроде как по медицине. Статьи обсуждали. Переводили. За границей ведь множество открытий совершается, а империя отгородилась. И наука наша давно пребывает в стазисе.
Жую. Слушаю.
Киваю, надеясь, что получается сочувственно.
— Потом начали стихи читать. Разные… истории. И газету принесли. «Земля и воля». Обсуждали… как-то мне предложили в другой кружок пойти. Который, ну… не для всех.
Для избранных. А какому человеку в здравом уме и при нормальном самолюбии не хочется считать себя избранным?
— Там тоже читали. Обсуждали. И потом в университет носили ещё… распространять. Писать предложили тоже. Но у меня не очень получались сочинения, и я отказался.
— А те, кто согласился, на каторгу пошли! — заявила Светлана с возмущением.
— Нам… так… ну… предложили пойти… выступить… с протестом. В университете. Жёстко заявить свою позицию. Высказаться. Против, — он смутился и даже сейчас вспотел.
Вот какой из парня революционер?
— И ты пошёл?
— Мы должны были все… мы встали. И лица измазали краской. Красной. Как… ну…
— Кровью?
— Да, — выдохнул он с облегчением. — Нечипоренко, профессор наш, уговаривал разойтись. А я ему заявил, что я за народ. И остальные тоже. Мы призывали других присоединиться. Заявить. Вот… что это кровь народа. Вот.
— И закончилось тем, что полицию вызвали?
— Да… там… однокурсник наш, который этот кружок создал, он… призывал… сопротивляться. Камнями бросать. Палки… и револьвер тоже принёс. Давал.
— И как?
— Лопатин взял. А я… ну я не очень умею стрелять.
Он неловко пожал плечами. Он вовсе был каким-то растерянным и несуразным.
— И вас повязали?
— В каком смысле? — он удивлённо хлопает ресницами.
— Жандармы, — повторяю. — Арестовали?
— Д-да… Лопатин выстрелил ещё. Правда, ни в кого не попал, но всех, кто участвовал, задержали, да.
Ещё бы. Красная краска — отличный вариант отделить излишне идейных от всех прочих студентов.
— И что потом?
— Д-допрашивали. Ещё отчислили. Сразу. Вот… грозили, что посадят, но потом отпустили. Меня. И других вот… а Лопатина на каторгу сослали. И ещё трёх. Как будто бы он покушение на государя планировал. Но мы не планировали! Мы… так… просто.
И этак.
Ну-ну.
— Уверена, что здесь не обошлось без провокаторов! — воскликнула Светлана. — Их буквально подтолкнули к преступлению!
Не без того. Но если человек берет револьвер с готовностью в кого-то шмальнуть, то это и о человеке многое говорит.