Глава 10
Глава 10
Суровый для себя, он должен быть суровым и для других. Все нежные, изнеживающие чувства родства, дружбы, любви, благодарности и даже самой чести должны быть задавлены… Денно и нощно должна быть у него одна мысль, одна цель — беспощадное разрушение. [1]
Устав революционера
Звук фабричного гудка отзывается вибрацией в костях. И я тихо матерюсь, переворачиваясь на живот.
— Пьяные, — старушечий голос звенит от возмущения. — Шлялись где-то. Пили, а теперь вот маются.
Она громко шаркала и кряхтела, потом кашляла, сморкалась и всем видом своим выражала презрение. Плевать. Я слишком устал. И Метелька тоже. Мы и ели-то молча. И шли также. И добравшись до фабрики, вдохнули спёртый сладкий воздух.
На проходной было пусто. Выходит, что рано мы припёрлись, похоже, что раньше обычного. И может, не стоило бы вовсе приходить, после того, что вчера слышал. Но… во-первых, подозрительно будет. А во-вторых, что-то прямо тянет поглядеть, чего господа революционеры удумали.
— Сегодня переезжаем к Таньке, — сказал я, глянув на сгорбленного Метельку. — Извини.
— За что?
— За то, что втянул.
— Да не, нормально, — от потёр шею. — Думаешь, на деревне веселей? То же самое, только…
Он махнул рукой, а потом спросил:
— Но ведь на самом деле оно получается несправедливо, а? Одни себя гробят, другие — богатеют. Как она говорит…
— Понравилась?
— А то тебе нет.
Тоже понравилась. Не мне, но телу. Хотя оно в том возрасте, что почти любое тело иного пола, если оно в более-менее вменяемом состоянии, само по себе симпатию вызывает.
— Не в ней дело, — Метелька шёл, нехотя переставляя ноги. — А в этом всём… ну неправильно оно!
— Неправильно, — соглашаюсь.
— Тогда почему… ну… почему ты… ты ж их не любишь!
— Ещё как.
— Но если они правы?
— Так мало быть правым, — вот не утренний это разговор, тем более когда это утро понедельника. — Я не против их в целом-то…
Опасное слово обходим стороной. И без того понятно.
— Скорее… помнишь тот вагон? В поезде? И мертвяков? И тех, кто нападал? Они ведь тоже за идею. Ради идеи. Это, скажешь, правильно?
Метелька дёрнул головой.
— Солдаты, которые погибли, они ж тоже люди. И ладно бы только офицеров, хотя и офицеры далеко не все богатые да знатные. Наоборот, богатых там хорошо, если один из дюжины, и то тех семья на теплое местечко пристроить норовит. Но ладно, бог с ними, с офицерами. Но ведь солдаты-то в чём виноваты? Они ж просто приказ исполняли. Обычный. Ехали. Охраняли. Поезд. Груз. И может, даже тоже были за перемены. Только кто-то взял их и убил. Как убил бы генерала. Или ладно, генерала не особо жаль, но Серегу тоже жалеть не собирались. Это правильно?
— Я… не знаю.
— Я вот тоже не знаю. Но даже не в них дело. А в том, что к людям они относятся ничуть не лучше фабрикантов. Тех солдат записали в случайные жертвы. Оно ж всегда, когда всеобщее благо творят, без жертв не обойтись. И сколько их будет? Не вагон и не два… сперва начнут расстреливать эксплуататоров, потом — тех, кто им сочувствует, а там и просто всех, с кем охота счёты свести. И крови прольются не ручьи — реки.
Я это точно знаю. Профессор рассказывал. И знание это, из иного мира, мешает проникнуться идеями.
Вот только знание это — у меня, а у Метельки иная реальность. И в ней идеи революции кажутся донельзя логичными.