Выбрать главу

Я сглотнул слюну и зажал рот руками.

Сила внутри колобродила, ощущение такое, будто обожрался и так, что шевелиться лень. И нельзя, потому что любое неосторожное движение может привести к тому, что сожранное от жадности организм покинет. А мне переварить бы.

Не только мне.

Тени от переедания вон икать начали. Ощущение, что тебя изнутри кто-то ритмично щекочет, и от этого самому икать охота.

— А как мы выжили? — Метелька, кажется, успокаивался.

— Так говорю ж, спрятались. Под помост.

Не знаю, какими тут способами следствие ведут. Знают ли про отпечатки пальцев, ДНК там или вон ещё что… кровь моя в цеху точно есть, где-то под слизью и тушей твари, но это сказать можно, что поранился. Хуже, если магичить станут.

Или исповедника пришлют.

Вот с исповедником синодским мне встречаться не хотелось. А вот что без Синода тут не обойдётся, это и ежу понятно. Военные-то фабрику оцепили, но внутрь цеха не суются. Ждут кого-то…

Ага, вон, какое-то движение.

Рабочие потянулись к проходной. Выпускают, стало быть… но не всех. Вот одного завернули. Второго. Ага, а тех пятерых пропустили.

— Сав?

— Погодь, — я приподнялся. — Смотри, Вилютина оставили, и… этого знаешь?

— Усатого? По имени так нет, из новых, неделю тому приняли. Он на дальнем стоял. Помнишь?

Не особо, но очевидно, что уходить позволяли тем, кто не имел отношения к нашему цеху.

— Сидите? — рядом бухнулся Филимон. — Оно и правильно. Чего лезти. Наших всё одно не пустят. Вона, этот, приказчик новый, кричит, прям разоряется, что, мол, фабрика простаивает. Ему сразу велели заглушить всё! Вообще всё! И закрывают. До разбирательства. А как долго тое разбирательство будет, так никто не знает. Так что всё… а чего там?

— Там?

— Ну вы же ж с ним, да? Видели, да? И чего?

— Анчеева видели. Припёрся, — бурчит Метелька. — Митрич ему так, мол, чего припёрся?

— А он чего?

— А он… ну он типа кабздец тебе! Не так, но вроде как так. По смыслу, значит. И бутылку поднимает.

— Бутылку?

— Ага.

— Какую?

— Ну обыкновенную. Не знаю. Может, водка в ней была. Может, ещё чего. Ну бутылка — как бутылка! Главное, что он её поднял и хрясь об землю!

— И чего?

— И того. Разбилася, — Метелька поскрёб бочину. — Я подумал, что он совсем уже того… ну, с расстройству…

Не в расстройстве дело. Заплатили Анчееву.

Он знал, что живым не вернется. Костюм надел. Умылся. И пошёл умирать, заодно уж Митрича выцепил, как самого виноватого.

— А потом достал из кармана такую штукенцию, кругленькую и хлобысь себе по горлу.

— Да ты что…

— Любопытно, — этот тихий вкрадчивый голос заставил Метельку замолчать. — Стало быть, вы видели, что там произошло?

Что господин был из жандармских, так это очевидно. И что не из простых. Костюмчик на нём не казённый, вон, в полосочку, приталенный и пуговички серебряные. На ногах — штиблеты. На голове — шляпа. И тросточка в руках, образ дополняет, стало быть. Только пиджачок сбоку оттопыривается, намекая, что если вдруг, то господин к сюрпризам готов.

— Ну… так… да, господин, — Метелька поднялся, держась за бок. — Ох и жуть там была! Такая, что прям попёрла, я уж и подумал, что конец мне пришёл. Сразу все молитвы, какие ведал, вспомнил!

Филька тихо бочком, бочком да в стороночку, подальше и от нас, и от господина этого. А тот на Метельку глядит, кивает пресочувственно и видом всем показывает, что готов каждому слову внимать. Мне тоже вставать надо, потому что не положено человеку простому рассиживаться, когда с ним благородный беседовать изволит. А господин явно не из простых. Вон его дымка окутывает такая голубая, переливчатая. Стало быть, дарник.

— Сиди, сиди, — он замахал рукой. — Сейчас целитель подойдёт. Крепко досталось?

— Так. Чутка. Упал, когда машина рванула.

— Ага, громко, — подтвердил Метелька. — И ещё паром так пыхнула…

— А отчего рванула?

— Ну так, я ж это. Сказывал. Короче. Когда Анчеев себя по горлу полоснул, стало быть, сперва кровища брызнула. Прям во все стороны. И на Митрича тоже. А Митрич, он же ж нормальным был. Да, мастер. Требовал. Так все-то требуют. Он и штрафов зазря не писал, и так-то с пониманием. Анчеев же на него позлобился, хотя чего тут злобиться. Чахотка у него была.