— И чем дальше, тем сильнее обостряется противостояние… впрочем, вряд ли вам это интересно.
Он прав, само по себе — не особо.
— Если брать в отношении… вас, точнее господина Светлова… гражданина Светлова, то речь может идти как о чьём-то весьма давнем и, судя по услышанному, успешном агенте, так и о личности относительно независимой, но находящейся под присмотром.
— Это как? Нет, с агентом я понял. А личность, ну и всё прочее?
Из кармана Карпа Евстратовича появился ещё один платочек. Ну да, жарковато. И щит ему держать приходится. Вон, дышит тяжко.
Как бы не надорвался ненароком. Дурацкая выйдет ситуация.
— Это просто. И одновременно сложно. В нынешней борьбе за место близ трона сошлись, как говорю, две партии. Либералов представляет князь Весницкий, личность весьма своеобразная, а вот во главе консерваторов до недавнего времени стоял Воротынцев. Впрочем, по мнению многих, он был достаточно умерен в своих взглядах. И этим не устраивал некоторых иных влиятельных лиц.
Ненавижу политику.
Но чую, придётся и в это болото нырнуть.
— Его наследник пока занимает место покойного дядюшки или кем он там ему приходится скорее номинально. Всерьёз его не воспринимают, но князь Ананьев, фактически занявший место Воротынцева, продолжает покровительствовать роду. А нынешний глава Воротынцевых в свою очередь всячески поддерживает начинания князя.
— Любовь и единство?
— В ваших устах это звучит… почти оскорбительно. Однако у князя обширные связи. Опять же, его инициативы многим промышленникам представляются… интересными.
— Это какие?
Скрежет над головой ненадолго прервал разговор. И Карп Евстратович поморщился:
— Вот ведь… сколько раз говорил, что при разборе завалов важно закреплять крупные обломки, чтобы не спровоцировать новую волну. А они всё опять… Что до инициатив, скажем, князь ратует за право владельца самому устанавливать правила на своих фабриках. Или вот недавнее предложение об особой, фабричной, полиции, которая находилась бы в формальном ведении министерства внутренних дел, однако при том финансировалась бы владельцами предприятий. Они бы сами нанимали людей, платили бы им заработную плату, вооружали и так далии. По замыслу Ананьева наличие такой структуры позволило бы на корню пресечь всякие беспорядки. Это только малая часть инициатив, там много чего, но важно не это. Государь пока тянет время, поскольку Алексей Михайлович, пусть и отсутствует по состоянию здоровья, но пока жив. Однако смерть его потребует назначить кого-то на пост. И вот здесь важно понимать, что преимущество получит та партия, которая, скажем так, действием покажет свою эффективность. И своевременное разоблачение революционной ячейки станет весьма серьёзным аргументом. Тем паче, если ячейка эта будет действующей. Что бы там про Третье отделение не говорили, там хватает понимающих людей, как и в думе. И одно дело, если раскрыть пяток студентов, что собираются в кабаке и тайком читают запрещённые газеты…
— Но совсем другое — когда на счету бомбы, взрывы и ограбления…
— Именно, — благожелательно склонил голову Карп Евстратович. — Поэтому ваш Светлов может полагать, что это он такой умный. Или же верить в силу своего покровителя, о котором явно знает, ибо ничем иным такую наглость и беспечность объяснить нельзя. Но его просто придерживают до поры, до времени, как хорошую карту. Позволяют бороться за свободу, подбрасывают деньги и материалы… возможно, направляют. К примеру, у меня сложилось впечатление, что эту фабрику выбрали отнюдь не случайно.
Я вспомнил, что слышал.
И согласился.
Они искали рабочих отсюда. И нашли вот. Потому ли, что им было велено сюда ударить? Или потому, что у них уже имелся тот, кто заложил бомбу в контору? Но требовалась ещё одна пешка, на которую потом всё и спишут?
— Однако когда придёт время, его сдадут, — говорю вслух. — И всех, кто будет рядом. И доказательств хватит…
— И получится громкое дело, — продолжает за меня Метелька.
— Именно.
А ещё лавровый венок на голову тому, кто героически раскроет-вскроет и в целом посодействует наведению порядка.
— И кто за ним стоит?
— Вы от меня слишком многого хотите, — Карп Евстратович смахнул пот со лба. — Но кто бы ни стоял… сегодня меня могло не стать.
И если он скажет, что благодарен мне по гроб жизни, я расплачусь. Но жандарм промолчал.