Мой-то, скорее всего, будет, если задаться целью. Но смысл мне понятен.
— То есть иконы бывают разные?
— Именно. И храмовые изготовить не так-то и просто. Нет, на самом деле силу обресть и кусок газеты способен, причём не так и важно, что на нём намалёвано.
— Значение имеет вера? — уточняю.
— И она, безусловно, но… тут сложно. Не буду врать, что сам до конца понимаю. Синодские иконы пишут на дереве, как оно и заповедано. Вот только дерево это пропитывают особым составом, который силу и держит. А вот берется сила и от молитвы, и от людей. Более того, именно с людей всё и начинается. Это как дар души, что ли? Одна способна и принять в себя эту силу, и удержать. И отдать, делясь, да так, что силы не убудет. В икону ли. В оклад. В крест или ладанку. Да во что угодно. Одни отдадут каплю. Другие — кружку. А третьи — столько, что не всякая заготовка примет. Святые — особые люди, Савелий.
Что-то вспоминаю девицу. Обыкновенная вроде. Нет, я в девицах не великий спец, но тот крылатый, он назвал её…
— Чистая душа, — цепляюсь за слова. — Он сказал, что это — чистая душа. И поцеловал. В лоб.
Ну, а то вдруг чего не того подумают.
— Это важно? — уточняю. И Михаил Иванович кивает:
— Весьма. Ты берешь силу от тени. В том числе поглощая их. Это не та тайна, которая от меня сокрыта. Даже и вовсе не тайна. В хрониках есть упоминания, что во времена иные охотники вовсе тенями питались. Ныне принято считать, что это преувеличение и дикость, и речь идёт о поглощении энергии сущностей, хотя…
Энергия? Да ну его. Хорошо хоть ту тварь со склада жрать не пришлось, а то ж оно наверняка очень полезно. И плевать, что от одной мысли мутит. Но с процессом поглощения теперь тени справляются, а мне вот достаётся доля их силы. И такой расклад очень даже устраивает.
— Погодите, — мысль вдруг соскакивает на другое. — Вы хотите сказать, что… вы тоже? В смысле, вы их едите? Ангелов⁈
— Потише, — на меня поглядели с печалью и укоризной. — И нет, не настолько всё ужасно.
Не настолько? А насколько?
— Храмовые приюты в большинстве своём почти не отличаются от того, в котором тебе довелось побывать. Какие-то лучше, если повезло с директором. Какие-то хуже. Директор и учителя, само собой, из монастырской братии, но монахи — тоже люди.
Об этом мог и не рассказывать. Я сам понимаю, что такое «тоже люди». И что люди эти бывают разными.
— Нам жилось неплохо. Да, был устав. И строгий распорядок. Но голодом не морили, и даже во время поста на столах бывала рыба, а не одна лишь мучная болтушка. Учили опять же. Мне было четырнадцать, когда в приют прибыла комиссия. Старичок, который тогда показался древним, как сам этот мир, а с ним пара весьма крепких монахов. Дознаватели. Ну и пара послушников, тоже крепких. Им вменялось носить старика, ибо сам он уже не мог стоять, да и в целом заботиться. Тогда я ещё подумал, что это глупость неимоверная, что этот вот старик в рясе, по которой даже нельзя определить, из какого он ордена, может? Но нас всех собрали на молебен. И наш отец-настоятель поклонился этому старику, а потом сказал, что нас всех ожидает чудо…
Михаил Иванович замолчал ненадолго.
Выдохнул.
— Тогда я и узрел свет. Этого старика поднесли к алтарю и он встал. С трудом, трясясь всем телом, опираясь на руки послушника. Казалось, он того и гляди умрёт, прямо там, у алтаря. Но стоило ему открыть рот, произнести первые слова молитвы, как его окутало сияние. И тело преобразилось. И сам он преобразился. За спиной его расправились белые крыла, и свет, от них исходящий, наполнил весь храм. И не было ничего-то более чудесного, чем этот свет. Он обжигал. Он причинял невыносимую боль, но вместе с нею я испытывал счастье, которого не знал прежде.
Вштырило, значит. Но эту мыслишку я при себе оставлю, потому как чуется, можно и леща отхватить за недостаток почтительности.
— Та служба стала последней для семерых моих однокурсников. Правда, узнал я об этом не сразу. Я сам угодил в лечебницу, где и провел следующие несколько дней. Когда же оправился, получил предложение стать Дознавателем. Наставник объяснил, что моя душа оказалась способна не только ощутить силу Его, но и принять малую часть.
— То есть, вы вроде как охотник, но с той стороны? — киваю на окно, хотя за ним уже темень. — В смысле, светозарной?
— Можно сказать и так, но лучше не говорить. Боюсь… в церковных кругах такую идею сочтут еретической.