— Но?
— Но он боялся. Он делился сомнениями со мной. А я посоветовал обратиться к отцу Никодиму. Он бы не отказал. Он из Романовых, младшая ветвь, давно отдавшая себя служению. Там так повелось, что старший сын продолжает династию. Он остаётся священником, но из числа белого духовенства[1]. Средний и младший сыновья приносят обеты. Один из них выбирает путь познания, чтобы стать следующим Патриархом, а второй уходит в обитель Святого Георгия и со временем становится правой рукой действующего Владыки. Он вникает во всё, что происходит в стенах обители, он перенимает опыт.
— И место, — не удержался я.
— Именно.
Какая-то семейная монополия выходит. И вот прям шкурой чую, что к вере она относится весьма опосредованно.
— Так вот… прошлый отец Никодим, которого я помнил, покинул нас семь лет тому.
— А новый?
— Так уж новым его и не назовёшь. Принято, что отрок начинает путь вместе с другими отроками, дабы не одолел его грех гордыни. Да и иные грехи тоже. Он должен доказать, что достоин имени своего и дара.
— А если не достоин?
Не, ну мало ли. Вот не верю, что в роду прямо все глубоко одарённые, порядочные и в целом, если не святые, то почти.
— Такого ещё не случалось. Однако я помню его. Он был старше меня на пару лет. И учился старательно. Он, как и должно, стал примером для всех нас…
И поддержкой масс заручился. Точнее не масс, а весьма серьёзной силовой структуры. И структуру эту столетиями приучали служить не только и не столько Богу, но и Романовым.
Хитро.
— Из его рук мы с Владимиром принимали первые дары.
Собак тоже с малых лет прикармливают.
— И с ним же преодолевали ступень за ступенью. Его свет унимал нашу боль. Его советы не единожды помогали разуму избавиться от сомнений. И мы верили ему. Все верили.
Ну да. Собаки своего хозяина вообще богом считают. Только вот Михаил Иванович — не собака. На своё счастье.
— Я надеялся, что отец Никодим найдёт способ помочь Владимиру. Честно, даже завидовал слегка… это грех, конечно, но кто без греха? Дар Владимира явно открывал ему путь выше. Он должен был получить новое звание, новые возможности.
— Умер?
— Исчез. Мне пришлось покинуть монастырь. Сперва одно дело, потом другое… обычная работа. Я порой по полгода не возвращался. А вернувшись, увидел, что келью Владимира отдали. Начал спрашивать и узнал, что был прорыв на окраинах Петербурга. Владимира направили разбираться. Он уехал.
И не вернулся.
Прямо как под копирку.
— А тем же вечером меня вызвал отец Никодим. И начал выспрашивать, не рассказывал ли мне чего-нибудь Владимир. Следует отметить, что он был весьма любезен. И очень сочувствовал моей утрате. Знал, что мы дружны и в целом-то многим делились.
— И ты?
— Сказал правду. Что рассказывал о кошмарах. Что сомневался в своём разуме. Что я посоветовал обратиться за помощью… только он вёл себя неправильно.
— Отец Никодим?
— Он. Видишь ли… его свет был ярким, но не таким, как прежде. Будто… не могу сказать, что переменилось, но переменилось. А ещё он юлил. Как человек. Я ведь в разъездах больше с людьми дело имею, чем с тварями. И силу использовать на каждый пустяк глупо. Вот и научился худо-бедно видеть. И то, что я увидел, зародило сомнения. Очень много слов. Похвалы. Сожалений. Фразы какие-то, что тьма забирает лучших. Что нужно сплотиться и встать плечом к плечу. Что грядут тёмные времена. Я ни о чём таком не спрашивал, а он не должен был говорить. И суетиться тоже не должен был. А потом он спросил, не вижу ли я снов.
— А вы…
— Не видел. Тогда. Но сейчас… пока не могу сказать, это как эхо, что ли? Всё мутное и ничего толком-то по пробуждении не помню. Но тогда я сказал правду. И отец Никодим разом утратил всякий интерес ко мне. А на следующий день я получил новое задание. И с той поры получал одно за другим. Я уже два года не был дома…
Ну, возможно, это как раз и неплохо.
— Вся моя суть противится мыслям о… таком, — выдал Михаил Иванович. — А вот мой разум твердит иное. И ещё…
Он разогнул руку и погладил след от пёрышка.
— Уже почти год мне отказывают в получении благодати.