— Там два пути. Или в дом работный, а после на фабрику, или на вон… на промысел.
Две дороги и обе хреновые.
— Я бы второй выбрал. Честно. Тогда ж казалось, что вот оно. И воля, и деньги… теперь-то уже понимаю немного, что деньги, может, и были бы, да… в общем, недолго. Вольные людишки вообще долго не живут… а так вот… оно, конечно, славно было бы, если б там, в доме остались… ну, у Громовых. Там и простыни, и одеяла. Учили…
— Ничего, — пообещал я, возвращаясь в постель. — Будет у нас дом. Обязательно.
— Хорошо бы, — Метелька зевнул во всю ширь. — А на фабрику я не хочу, но если надо…
— Не надо.
— От и ладно. Лучше пусть Еремей гоняет, чем это вот всё… слушай, забыл совсем! Там святоша наш приходил.
Уже и «наш»?
— Ты спал аккурат, он и не велел будить. Но просил, как проснёшься, чтоб в гости заглянул. Погодь, — Метелька сунул руку под матрац и вытащил листок. — Во, сказал, что охране покажешь, тебя и пропустят.
— Ночь на дворе.
— Так… сказал, что не важно, когда. А ты всё одно не спишь.
Логично.
Листок был тетрадным, в самом верху его размашистым почерком начертали одно слово: «Пропустить».
И подпись на весь оставшийся. Красивая. С кружавчиками и крендельками. У меня так никогда не выходило.
— Ты точно нормально? — оставлять Метельку категорически не хотелось.
— Да иди уже. Спать не мешай… ко мне утром Симеон обещался заглянуть.
— Когда успел?
— Так… как с процедур повели, так и встретил. Он Светку спровадил, а сам, небось, вернулся.
— И чего хотел?
— Побеседовать. Ну, так он сказал. Чтоб я поутру в сад вышел. Идти?
— Иди. Только… постарайся недалече. Поводок короткий.
— Слушать станешь?
— Я б и проследил, — признался я честно. И халат натянул. — Да далеко не выйдет, а близко смысла нет.
— Не нравится?
— Не особо.
— Светку ревнуешь?
— Не хватало. Дура.
— Но красивая, — Метельке явно уже не спалось.
— Это есть, но всё одно дура.
— Так… а на кой тебе умная жена? У тебя мозги есть, и хватит.
— Не скажи… и вообще, какая жена? У меня невеста имеется, если не забыл.
— Забыл, — признался Метелька.
— Мне не он сам не нравится. А разговоры его.
— Про революцию?
Халат пах больницей и чистотой, оба запаха эти успокаивали. А вот тапочек я не нашёл. Ну да, откуда тут тапочкам взяться. Ботинок тоже не было. А пол холодный.
— Про науку. Про освоение кромешных миров. Про эксперименты особенно.
— Так-то да… — в голосе Метельки уверенности не было. — А чего не так?
— Всего не так, — я потрогал пол пальцами. — Если вкратце, то… понимаешь, это всё части одного целого. Помнишь, ту девушку? И подвал?
— Такое забудешь…
— Это ведь тоже чей-то эксперимент. Анчеев опять же. Ещё один эксперимент. Как и то, что усадьбу нашу уничтожило…
— С чего ты взял? — Метелька сел, отчего кровать заскрипела и провисла. Он же потянул одеяло, набросил на плечи и завернулся в него, что в кокон. — Может, это разные… и Сёмка, он, конечно, учёный, но не до такой степени.
— Пока не до такой. Но видишь ли, экспериментов много и разные. В одни руки даже гений не справится. Чисто физически. А вот если организовать лабораторию. Найти людей, которые что-то умеют и знают, и показать им, в какую сторону умения со знаниями развивать. Главное, сперва идею подсунуть, чтоб работалось веселей. Ну или платить ещё можно. Тут каждому своё…
Кому-то деньги, кому-то — славы мировой, чтоб во все учебники войти, а кто-то ради познания или там желания мир облагодетельствовать.
— А ты, значит, как церковники? Против науки? — сощурился Метелька.
— Не против. Но наука… она разная бывает. Как бы, — как объяснить то, что я и сам для себя не до конца сформулировал. — Тут… сложно всё. Наука нужна. Ту же медицину развивать, чтоб чахотку не только целители лечили. Целителей не хватит на всех, а чахоточных много. Лекарства нужны.
А я про антибиотики только и знаю, что их из плесени добывать начали.
— Техника ещё. Такая, которая работает и не калечит людей. И жизнь облегчает.
Метелька сидит, глядит с интересом.
И надо бы идти, да… если меня будить не стали, значит, вопрос не срочный. Обождут.
— Взять тех же прачек. Вот сделать машинку, которая сама стирать станет, чтоб сунул грязное, а достал чистое…