— Могу. Но на кой, чтоб это кто-то видел? Я вчера вон помирал ещё…
А что источники информации у них имеются, тут и гадать нечего.
— Так, значит, эксперименты? — Метелька, пыхтя, навалился на ручки. Колёса продавливали землю, и кресло слегка застревало.
— Скорее всего… тут как бы… нельзя взять человека с улицы и дать ему в руки нож, сказав, мол, вон, ставь эксперимент. Люди, они ж не все готовы убивать других людей, чтоб прямо так и сходу. Тем более когда для них самих нет прямой угрозы. А если внушить ему, что он за идею, за благо общее. И что польза от всех опытов будет огроменная, а ставят их как раз на людях бесполезных. И что он не людей убивает, а выполняет свою миссию или даже две, ищет всеобщее счастье и избавляет общество от мусора…
— Всё равно дерьмо, — сказал Метелька.
— Ещё какое. И надо искать того, кто это дерьмо в головы вкладывает.
Потому что от идеолога избавиться всяко проще, чем от идеи.
Метелька даже отвечать не стал.
[1] Цитаты из книг Спенсера, весьма своеобразного деятеля, труды которого и по сей день вызывают споры.
Глава 25
Глава 25
И если приглядеться, то за спиной каждого государя Европы, сколь бы ни был он важен и горделив, сколь бы ни кичился древностью рода и величием оного, виднеется тень в белых или чёрных одеяниях. Тень сия скромна, как и подобает то божьему человеку, однако давно уж, кроме этой показной скромности и одеяний, не осталось в ней божественного, ибо представляет она ничто иное, как ожившее воплощение земного величия, обретенного Святым Престолом…
«Географический вестник», заметки путешественника по европейским землям.
Алексей Михайлович выглядел много лучше, чем в прошлую нашу встречу. Нельзя сказать, что он прямо весь здоровьем лучился, скорее уж сходства с мумией поубавилось.
Или просто мумия посвежела? Скинула пару тысяч лет печального бытия.
— Премного рад видеть вас, молодые люди.
Он полулежал в кровати, со всех сторон обложенный подушками, на которые и опирался.
— И вам доброго дня, — я сунул палец под бинты и поскрёб. — Можно, сниму, а? Хоть тут? А то преет всё, чешется.
Николай Степанович, обнаружившийся подле Слышнева, обернулся и кивнул.
— Снимай. Я думаю, пора заменить на лёгкую повязку. Ну и в целом, ходи гулять сам. Только неспешно и недалече.
— Спасибо, — сказал я с немалым облегчением.
Не люблю болеть.
Там, в жизни прошлой, я почти и не болел. То ли уродился здоровым, то ли организм понимал, что если свалится, то конец. Вот и держался, пока мог.
Ну и после тоже держался.
— Отлично… — пока я возился с бинтами, которые намотали на совесть и завязали так, что хрен распутаешь, Николай Степанович закончил осмотр. — Вы восстанавливаетесь поразительно быстро. Думаю, что еще пару дней и я с чистым сердцем позволю вам отбыть домой. Если того захотите. Но всё же буду настаивать на постоянном наблюдении.
— Спасибо. Только, можно нормальной еды?
— Хочется?
— Ещё как.
— Каши, — подумав, разрешил Николай Степанович. — Жидкие супы. Попробуем паштеты, особенно печёночный. Но ничего жирного. Не обманывайтесь, Алексей Михайлович. Голод в вашем состоянии естественен, поскольку тело требует сил, но всё же оно не настолько здорово, чтобы принимать обычную пищу. Ваш кишечник…
— Давайте в другой раз, — попросил Алексей Михайлович, на нас покосившись. Ну да, нам-то про его кишечник знать не стоит.
Кишечник — это вообще дело сугубо личное.
— Конечно. Извините. Увлёкся. Попробуем питание частое, а там будет видно… так, молодые люди вам оба нужны?
— Нет. Только вон тот симулянт.
— Я не симулянт, — возмутился я, пытаясь свернуть бинт. Здесь не принято разбрасываться материалом. Так что бинты отправят в прачечную, где вымочат, выстирают и вернут в госпиталь. А там уж придёт время и пригодятся. — Я не нарочно.
— Тогда вас, молодой человек, прошу на процедуры… — Николай Степанович подтолкнул Метельку в спину. — Грязи ждут, к тому же согласен с многоуважаемой Татьяной Ивановной, что тёплая минеральная вода…
Договаривал он уже в коридоре.
И дверь прикрыл. Я же, оглядевшись, подтянул стул поближе к кровати. Оно и вправду, не орать же. А палата преобразилась. Вон, на полу ковёр появился. Ещё один — на стене подле кровати, чтоб от стены холодом не тянуло. На окне — занавесочки. Стол скатертью укрыт, на которой, правда, не самовар с фарфором, но стопки каких-то бумаг, папки, короба…