И куда там ещё положено?
— А тут, если промедлим, то же самое будет, — проворчал Карп Евстратович, трогая ус. Правда тотчас руку убрал. Знал он за собой привычку эти усы накручивать и раскручивать, а потому старался держать себя в руках. — Уйдут и с концами…
— Не уйдут, — я мотнул головой, чем заработал снисходительный взгляд жандарма.
— Поясни, — попросил Алексей Михайлович.
— Та лаборатория, которую мы в лесу нашли… в общем, там готовились её бросить. Оборудование более-менее ценное вывезли. Материалы.
— А девицу оставили…
— Это, как я понимаю, вынужденно. Возможно, он спешил. Не знаю… на поезд там опаздывал. Или на званый вечер. Ну что смотрите? Я реально не знаю. Главное, что ему надо было уехать. И он уехал. Сугубо технически там только надо было дождаться завершения процесса и всё…
— Процесса, — Михаил Иванович отвернулся от окна. — Девушка едва не погибла.
— А другие погибли, — я пожал плечами. — Что я сделаю? Мог бы, спас бы. Не я, так Мишка точно. Он у нас по натуре рыцарь, только доспехи пришлось под кровать убрать. И то, чую, временно…
Алексей Михайлович улыбнулся.
— Это для него, для Алхимика, они не люди, — я поёрзал, потому что сидеть, когда на тебя смотрят вот так, в три пары глаз, неудобственно. — А часть эксперимента, этап его…
— Кстати, а ведь и вправду тогда приём был, — Карп Евстратович хотел было откинуться, но вовремя вспомнил, что у табуреток спинки нет. — Правда, не в Городне, а в Вильно… но с Городни тоже много кто туда желал попасть. Всё-таки в честь именин Великого князя Константина.
А это что за хрен с горы?
То есть, примерно представляю, раз не просто князь, а целый Великий, но…
— Это не то событие, которое чиновник определенного ранга и положения может пропустить, — Карп Евстратович всё же коснулся уса и спешно руку убрал.
— Чётки, — ляпнул я.
— Что?
— Чётки купите. Тогда и пальцы будут заняты. И думать легче станет. Это бывает, когда человеку, чтобы думать, двигаться надобно. Одни ходят, другие вон мнут всё, что под руки попадается.
— Третьи себя за усы дёргают, — Алексей Михайлович хохотнул. — Выйду, я тебе и вправду чётки подарю, Карпуша… и нет, Савелий, это точно не Великий князь… не Константин во всяком случае.
— А я что? Я молчу.
— Слишком выразительно молчишь. Но Константину Николаевичу аккурат семьдесят три исполнилось. Да и интересует его не столько власть, сколько балерины, породистые лошади и живопись.
— С балеринами и породистыми лошадьми, — не удержался Карп Евстратович.
— Есть такое, — Алексей Михайлович оглянулся. — Савелий, подай, будь любезен, попить. Жажда постоянная… но это тоже нормально, как мне сказали.
Я поднялся.
Мне и положено, так-то, потому что и по статусу я младший, и по возрасту, и со всех сторон, как ни крути, крайний.
Да и в целом люди хорошие, можно и метнуться.
— Он это серьёзно? — уточнил Карп Евстратович почему-то шёпотом.
— Про чётки или про князя?
— Алексей!
— Про князя… думаю, что вполне.
Алексею Михайловичу я свои подозрения изложил. Нет, по выражению лица понятно, что ему они не понравились, причём категорически. Однако сходу не зарубил.
И не велел выкинуть из головы немедля.
А теперь вон даже обсуждаем.
— Он прав, Карп. Это всё идёт оттуда… сверху…
— Ещё скажи, что государь… — шёпот стал тише.
А ведь Карп Евстратович из тех, для кого государь и отечество — понятия, если не равнозначные, то трудноразделимые. И теперь весь его разум, сама суть противилась теориям какого-то тут оборванца.
Воду я поднёс.
— Государь тут точно не при чём, — сказал я и взгляд выдержал. Мрачный такой. — Скорее уж государя явно хотят подвинуть. Для того обстановку и готовят.
Я помог удержать стакан. Странно, но я понимаю Алексея Михайловича, пожалуй, лучше остальных. Я ведь знаю, каково это, когда сила уходит. Когда вчера ты ещё готов был, если не мир завоевать, то всяко расширить собственную империю, а сегодня стакан поднять не можешь.
Дерьмовые ощущение.
— С одной стороны революционеры… они, может, и сами собой завелись…