— Говоришь, как о блохах…
— Но кто-то им помогает. Финансами. И вот связями. Делает, что кого-то ловят, а кого-то жандармерия будто и не видит…
— Это они порой и без помощи… не видят, — буркнул Карп Евстратович и за ус себя-таки ущипнул. — Чтоб…
— На то, чтоб без связей тебя не увидели, тоже деньги нужны. Городовому. И тому, кто над городовым стоит, — я эту систему знал.
Она начиналась на земле, но ею не заканчивалась.
Платишь участковому.
И его начальнику. А тот делится со своим. И там уже, глядишь, ты и сам с ним делишься, а он начальственною рукою давит на тех, кто ниже, чтоб не лезли, куда не надо.
Мир другой. Времечко тоже. А вот остальное, считай, прежнее. Родное почти.
— Главное, что просто на взятках долго не продержишься. Тут всегда есть шанс, что кто-то захочет выслужиться и предпочтёт звёздочку золоту.
— Ты о чём?
Чтоб. Оговорился. Звёзды на здешние погоны ещё не сели.
— Чин, — я поправляюсь. — А вот если кто-то большой и важный слово скажет, тут уж не всякий решится поперед начальства лезть.
— А государь при чём?
Мысль Карпу Евстратовичу по-прежнему не люба. Не вмещается она в его многомудрой голове. Вот революционеры — вмещаются. Он их где-то даже понимает, потому что не слепой и не тупой, видит, насколько тяжко живётся людям. Потому да, вроде и зло, а вроде где-то и правы.
Но вот мысль, что революционеры сотрудничают с кем-то из Романовых.
Из небожителей.
— Ну… как-то… вроде и не при чём, а вроде как власть должна искоренять это всё. Бороться. Со взяточничеством…
— Савушка, — Михаил Иванович аж руки на груди сложил. — Вот ты иногда рассуждаешь, и вроде совсем по-взрослому. А порой как скажешь, так сразу и понимаешь, какое ты дитя.
— Ну да, взяточничество на Руси не искоренить. Тоже придумал, — получилось чуть язвительно.
— Видишь…
— Но хотя бы в каких-то рамках держать. И решать. Не только эту, но и другие проблемы… тех же революционеров слушают и идут к ним вовсе не от хорошей жизни. А скорее от понимания, что эта жизнь — дерьмовая. Они же обещают лучше. Пусть не сейчас, не тебе, но детям…
— Он часом не социалист? — поинтересовался Карп Евстратович, на меня мизинчиком указывая. Вроде как в шутку, но взгляд такой, внимательный.
— А кто ж его знает… — отозвался Алексей Михайлович. — Но, согласись, в его словах есть правда. Я давно говорил, что реформы нужны.
— И не ты один, но это всё… к чему оно сейчас?
— К тому, что кто-то чувствует момент, — продолжил я. — И пользуется им. Он поддерживает низы, раскачивая обстановку. Пробует силы. Возможно, вербует сторонников там, на верхах… или не там. А ещё проводит эксперименты. И не только с кромешной силой, но и с теми, кто…
Я поднял взгляд.
И все подняли.
А вот потолки тут не мешало бы побелить.
— Представьте, сегодня прорыв у Воротынцевых… и то его удалось закрыть почти без жертв.
Прости, Митрич.
— А если бы случился он не в цеху, а на проходной? И если б тварь не получилось бы убить сразу? Сколько бы пострадало?
Молчат. Молчание тяжёлое.
— А в газетах что бы написали? Нет, в государственных понятно, но в других-то…
Потому что читают и верят как раз этим «другим», наивно полагая, что уж там-то не станут врать.
— Газетчики появились едва ли не раньше жандармов, — протянул Карп Евстратович, голову запрокидывая. — И да… написали бы… и написали уже, что про кровь народную, что про жадность Воротынцевых, которые поскупились на защиту. Что про попустительство властей.
— А ещё, что Государь слабеет, — Михаил Иванович произнёс это очень тихо. — Если бы прорыв был серьёзным возникли бы вопросы, как сие произошло, ибо сила Государя хранит город.
А она бы не сохранила.
И кажется, Анчеев господам революционерам крепко подгадил. Вот жаль, что послушать их не получилось. Мнится, что не нужен им был тихий бум в закрытом цеху.
— А если прорыв повторится? В одном месте? В другом? — продолжил я. — Если не один, а три? Пять? Десять за неделю?
— Слухи пойдут, — произнёс Алексей Михайлович. — Что государь или болен, или… утратил силу.
Слухи — это ещё та погань, крепко может крови подпортить, особенно, коль грамотно направить. А их направят…
— И что будет делать Государь, когда… возникнут сомнения? — я озвучил вопрос, который появился в голове каждого, из собравшихся здесь людей.