Одоецкая вообще не понимает, что тут происходит. Но счастлива, что вообще что-то да происходит. Это в первые сутки она лежала, радуясь, что жива. Но человек — та ещё зараза. К хорошему привыкает быстро.
Я отвлёкся.
Итак… да, основное зерно на месте, чуть подросло и оболочка воспринималась более плотной. А вот те, которые появились в прошлый раз, будто иссохли? Точно. Одно вообще ощущается пустым. В той парочке сила теплится, но стоит коснуться и огоньки вспыхивают, желая вобрать эти крохи энергии.
Э нет.
— Тань, давай, что ли попробуем увеличить дозу. Сколько вы лили?
— Каплю на стакан воды и в три приёма, — ответил Николя. А сестрица молча вытащила из кармана флакон. Ага. Флакон не наш. Аптечный. Тут в таких порошки продают или вот бальзамы.
Разумно.
— Тогда давай две? Или три?
— А если это его убьёт?
— Ну… — я окинул тело, потом поглядел на Николя с Одоецкой, которая даже приплясывала от нетерпения. — У нас тут два целителя есть.
— Каплю, — упрямо мотнул головой Николя. — И полстакана за раз. Я не уверен, что это вообще действует…
— Действует. Этой дряни, в его башке, хуже. Одно зерно померло. А мне надо глянуть, как оно вообще происходит.
Потому что меня это сидение взаперти тоже достало до крайности. Ладно, когда хоть немного больной и с Метелькой под боком, а вот здоровым и одному — это ж тоска смертная.
Капля растворилась в воде, окрасив её молочно-белым.
— Тань?
— Сейчас, — ответили обе и, глянув друг на друга, смутились.
— Извините, — произнесла Одоецкая. — Я как-то привыкла, что…
— Ничего, — сестрица изобразила вежливую улыбку. — Но буду рада помочь…
А Николя обошёл кровать и, остановившись рядом со мной, шёпотом произнёс:
— Они меня пугают.
— Чем?
— Не знаю. Просто…
— Савелий, надо подержать голову, чуть приподнять. Глотает он сам, но…
— Давайте, я? — предложила сестрице Одоецкая.
Я потянул Николя в противоположный угол палаты.
— Не стоит им мешать.
— Да. Пожалуй… знаете… я… рассказал вашей сестре всё. И это такое облегчение. Она… она сказала, что не видит моей вины. Конечно, она очень добра…
— Как вам княжна?
— Татьяна Васильевна? О, она поправится. Возможно, некоторое время будет наблюдаться ослабление дара и даже некоторая утрата контроля, но не вследствие приёма препаратов. Скорее уж ему, как и телу, нужно время, чтобы восстановиться. Я бы рекомендовал умеренные, но регулярные нагрузки.
— А как женщина?
— В каком смысле? — Николя очень удивился. Потом понял. И возмутился. — Она пациент!
— Ага. Пока. А ещё целитель.
— Знаете, это… это оскорбительно. Настолько, что… у меня появилось желание вызвать вас на дуэль.
— Не стоит, — сказал я, покачав головой. — Во-первых, нехорошо бить целителей. Во-вторых, нехорошо бить будущих родственников. А уж родственников-целителей вдвойне нехорошо.
— Людей в принципе бить нехорошо, — Николя прищурился, наблюдая за происходящим.
— Ну, тут я бы поспорил. Люди разные бывают.
Я тоже смотрел. Фигня, издали реально выглядевшая как молоко, заливалась в болезного. И вроде бы ничего не происходило, но…
— Сердцебиение ускоряется, — Одоецкая перехватила запястье. — Пульс учащённый, поверхностный.
— Силу не использовать!
— Я помню. Я считаю. Дыхание становится поверхностным.
— Стоп.
— Нет, — я мотнул головой. — Давайте дальше.
— Но…
— Дальше. Пожалуйста.
Я видел, как это перламутровое молоко, попав в человеческое тело, меняет его. Сила, в нём накопившаяся, расползается тончайшими нитями, прорисовывая вязь кровеносных сосудов. И эта вязь, мерцающая, молочно-белая, опутывает всё тело, от кончиков пальцев и… да, дальше.
Это по-своему красиво.
А ещё — жутковато.
И я шепотом описываю, что вижу. Вот она пробирается и в голову. И человек на кровати издаёт глухой стон, который заставляет Николя дёрнуться. Он не выдерживает. Подскакивает и хватает болезного за руку, уже с другой стороны кровати. Сжимает вялое его запястье. А пальцы вдруг вздрагивают, пытаясь сжаться.
— Есть… реакция есть!
Глаза под плёнками век тоже приходят в движение, будто он так, с закрытыми, читает книгу.
— Пульс высокий… — произносит Одоецкая нервно. И Николя откликается на этот целительский пароль.
— Наполненность хорошая.
Николя тянет руку вверх, сгибает и разгибает, потом смахивает одеяло и так же принимается щупать ноги. Крутит ступни влево и вправо. А я смотрю, как там, под чужой черепушкой, одна за другой загораются звёзды. Они махонькие, но такие до отвращения настоящие. И смотреть почти больно.