Глава 32
Глава 32
«Он старался казаться мрачным и озлобленным ненавистником, как и положено суровому революционеру. А в сущности это был завистник, скудно одаренный, но страстно мечтавший о популярности в Петербурге. Основную группу московских бунтовщиков-студентов во главе с З. отправили на каторгу, и он подхватил упавшее знамя»[1]
Из протокола допроса
Карп Евстратович явился на следующий день, и не просто так, но с нарядной коробкой, перевязанной розовым бантом. От коробки пахло ванилью и шоколадом, но мне только и позволили, понюхать.
— Это дамам, — сказал Карп Евстратович, вручив коробку Николя. — Будьте любезны передать… и мой поклон Татьяне Ивановне. И Татьяне Васильевне. Я бы хотел с ней побеседовать. Потом. После.
Бессердечный человек. Можно подумать, если я не дама, то и сладкого не люблю.
— Хоть бы пироженку захватили, — буркнул я и, изобразив обиду, отвернулся к окну. Правда, за ним ничего интересного не происходило, а кусок пейзажа с больничной лужайкой за прошедшие дни я успел изучить куда лучше, чем учебник по латинской грамматике.
Вот на кой учить латынь?
Ладно, русский.
Математика. Это понять можно. Даже Слово Божие в нынешних реалиях практическую пользу несёт, потому что молитва — это своего рода оружие. Но латынь? Откуда она вообще?
— Поделятся.
— Думаете? Сейчас вон чаёк организуют и сожрут всё.
— Совсем скучно? — за что люблю нашего жандарма, так это за душевную тонкость и понимание.
— Ага… — я вздохнул и учебник поднял. — Видите, чем маюсь?
— От души сочувствую, но ничем помочь не могу.
— А… скажем, издать указ там? Ну, грамоту какую от полиции. Что, мол, за особые заслуги перед жандармерией, я избавляюсь от необходимости учить латынь?
Смех у него звонкий. И усталость в глазах ненадолго отступает.
— Я вам торт принесу. Завтра. Хотите? За заслуги. А вот если грамоту выписать, вы мигом отверженным станете, — и это уже было сказано вполне серьёзно.
— Ничего не вышло?
Я, конечно, далеко не настолько душевно тонок, но кое-что понимаю.
— Скажем так… всё…
— Пошло не по плану?
Карп Евстратович кивнул.
— Не расшифровали?
— Отчего же. Расшифровали. Он использовал один из простых шифров, весьма популярных у людей определённого толка. Двенадцать имён. Одиннадцать, поскольку Роберта Даниловича вы сами изволили вычеркнуть из списка.
Карп Евстратович подошёл к столу и приоткрыл тетрадь. Поглядел на меня. На тетрадь.
— Чего? Ну да… убивать у меня получается лучше.
— Это и печалит. Хотя в своё время я тоже изрядно мучился. Бывало стараешься, пишешь, а чуть отвлечёшься, и клякса… или муха. Если тонет в чернильнице, ты перо макнул, вытащил, а она плюхается прямо на лист. Вы бы знали, как я ненавидел мух. Хуже только тараканы.
Произнесено это было с лёгким оттенком ностальгии.
— И что, тоже гувернантка по рукам била?
— У меня был гувернёр. Он предпочитал розги. Правда, потом отец отдал меня в гимназию, а там пороли уже не так часто. Всё-таки я был довольно старательным.
— Детей бить вообще нельзя!
— Не думал, что вы тоже из последователей Пирогова[2], — Карп Евстратович удивился вполне искренне. — Мне его концепция тоже близка и кажется весьма разумной. Особенно ввиду последних событий.
Учебник по латыни он покрутил и вернул на стопу, осторожно так, будто ожидая от книги подвоха.
— Из одиннадцати шестеро к моменту появления Гвардии… скончались.
— Скоропостижно?
— Более чем.
— А остальные?
Шесть плюс один — это семеро. Стало быть, есть ещё пять.
— Одного нашли в поместье. Он убил всех, кто там был. Девятнадцать человек. Прислуга. Его матушка. Младший брат.
Что я и говорил. С психами опасно иметь дело.
— И молодая супруга с новорожденным сыном.
Восемь.
— А… сам?
— Он вскрыл себе горло на моих глазах, — Карп Евстратович поморщился.
— А вы чего туда попёрлись?
— Надеялся, что там есть ещё живые. Мои щиты в подобных ситуациях незаменимы. Но увы, опоздал. Люди были мертвы больше суток. Все. И ладно бы, он их просто убил. Нет. Он усадил их за стол, напудрил, причесал. Сам устроился во главе… мне случалось встречать безумных. Но это… это больше похоже на одержимость. Он ждал нас. Сидел и ждал. Потребовал по телефону кого-нибудь одного. Главное, не важно, кого, но чтобы человек достойный и дворянин. Сказал, что хочет сдаться, но лишь равному.
И Карп Евстратович, естественно, благородно попёрся в первых рядах.
— А если бы он вас убил?