— Вот, дом думаем прикупить. Сказали, что можно глянуть, — Мишка поднял связку ключей, которую нам выдали в агентстве, заверивши, что эта сделка — именно то, что нам надобно.
И лучшего варианта мы не найдём.
Ну да…
— Это вы зазря, — соседка опёрлась на забор, разделявший участки. — Проклятое место.
— Так уж и проклятое?
Я дёрнул поводок, вытащив Тьму и Призрака. От дома воняло гарью. Этот запах ни осенние дожди не вымыли, ни зимние ветра не выстудили. Намертво он въелся в чёрные, подкопченные стены. Но сами стены вполне крепкие. Оконные провалы заколочены. Дверь перетянута железною полосой, на которой висит замок. Замок свежий, а вот полоса успела покрыться ржавым налётом.
— Как есть проклятое, — соседка широко перекрестилось. — Колдун тут жил.
— Да неужели?
— Не веришь? — выцветшие до белизны брови сошлись над переносицей.
— Скорее любопытно. Нам сказали, что жила женщина с сыном, но он заболел и она уехала. А дом сгорел…
— Так-то оно так, — женщина оглянулась и поманила Мишку. — Да только это не просто…
Дверь поставили уже после пожара. Она выделялась цветом и отсутствием копоти. Под порогом виднелись щели. Их хватило, чтобы Тьма просочилась внутрь. Призрака я отправил за дом. Там, вроде сарай имелся. Тут при каждом доме сарай, и пусть коровы матушка не держала, потому что хлопотно это, но куры были.
— … это ж полюбовница колдуна, спаси, Господи, душу её. Жила с ним во грехе, невенчанная…
Всегда удивляло, откуда соседи узнают подробности о чужой жизни.
— … дитё прижила. Так нет бы в храм снести, батюшке поклониться, чтоб спас душу невинную…
В доме пусто.
В сенях огромный сундук, но крышка треснула. Дальше… комната. Печь, которая половину этой комнаты занимает. Стены в потёках сажи, но каких-то неровных, что ли?
Шкаф.
Стол.
Стулья, но всё сдвинуто к стене, будто обгоревшую эту мебель готовились убрать.
Ковров нет, как и дорожек. И лезет очередное воспоминание, где Савка за дорожку цепляется, падает и громко воет не столько от боли, сколько от обиды. И матушка, охнув, вскакивает, летит к нему, чтобы на руки подхватить. А девку, которую в няньки наняли, ругает…
— Хватит его нянчить, — сухой голос обрывает гневную матушкину тираду. И та лишь крепче прижимает меня…
Савелия.
Чтоб, воспоминания, как понимаю, остаточные, тела, но я-то — не он.
Или всё-таки?
— А ты прекращая реветь, — отец раздражён. И Савелий, чувствуя это, замирает. Слёзы высыхают сами, сменяясь страхом, что сейчас будет хуже.
— Он ведь маленький, — робко говорит матушка, по-прежнему не выпуская Савелия. — Ему больно.
— Что с того? Будет и больнее. Если он не научится терпеть боль и неудобства, то ничего-то из него не выйдет.
Он произносит это уже не зло, устало.
— Этот мир не для слабых. А ты его именно таким и делаешь.
— Я…
— Ты не сможешь защищать его всегда и ото всех. Просто не сможешь. И если он не научится делать это сам…
Он был прав, этот человек, которого Савелий боялся до немоты.
Она не смогла.
А Савелий не научился.
— … да вы что! — Мишкин голос был полон участия. — И что, частенько тут бывал?
— А то, — соседка, кажется, окончательно успокоилась.
Мишку любят.
Не знаю, как у него получается, дар такой, что ли. Он со всеми находит общий язык. И теперь вот слушает тётку превнимательно, кивает даже.
А я…
Тьма осматривает комнату за комнатой. Их в доме всего четыре, но и это много. Обычно тут дома простые — кухонька с земляным полом и дальше уж комната, которую часто делили на две шкафами да ширмой на веревке. И потому в глазах местных Савелий с матушкой жили роскошно.
Я-то вижу, что комнатушки в этом доме махонькие, но ведь свои же. С настоящими стенам. Вот и та, которая считалась Савелия. Сюда влезала лишь кровать, хорошая, железная, да сундук. Стол, за которым Савелий учился, стоял в другой.
Ещё одна — отцовская. И Савелию строго-настрого запрещалось заглядывать туда. Но мы — не он. Мы заглянули.
И снова — разочарование.
Странно, эта комната почти не обгорела. Разве что по обоям расползлись жёлтые пятна следами жара.
Кровать.
Узкая такая.
Стол у окна. Шкаф.
Стол хороший, но его даже не попытались сдвинуть с места. А вот дверцы со шкафа сняли, явно готовясь выносить. И понятно. По местным меркам шкаф роскошный. На резных ножках в виде звериных лап, с высокою короной и медными блестящими ручками.
Замки под ними имеются.
И сделан из дуба. Такой и подарить не стыдно. А если в доме поставить, так ещё и детям со внуками послужит. Так что странно не то, что дверцы сняли. Странно то, что они до сих пор тут стоят.