Старик, все больше и больше коченея, явственно увидел вдруг свой дом и жену и детей. Как наяву услышал он голос младшего сына:
— Мама, я хочу есть. Когда же придет отец?
Не менее явственно услышал Джаббаркул-аист и ответ матери:
— Терпение — главное в жизни, терпение дает дивные всходы. Будьте терпеливыми, дети мои. Отец скоро придет. Вот уж тогда накормлю я вас. Знаете ли вы, какими терпеливыми были дети в старину?
— Какими, какими?
— В старину дети, если и были голодны, то держались как сытые. А если кто-нибудь говорил, что он голоден и просил поесть, то мать ему отвечала так; «Подождите, отец ушел сеять пшеницу. Вот она прорастет, расколосится и поспеет. Тогда начнется уборка пшеницы. Потом молотьба. Получится большой ворох из зерен с мякиной. Все мы пойдем туда. Ты вместе с братишкой усядешься на осла, и вы вдоволь накатаетесь. Тем временем подует необходимый ветерок.
Мы провеем ворох, отделив зерно от половы. Зерно на мельнице превратится в муку, из муки мы напечем вкусных лепешек. Будем есть их горячими. А полову и солому отдадим ослу. Ведь и он терпеливо дожидается своей доли…
— Но разве отец ушел не на мельницу? — спрашивает младший сынишка, сдерживая слезы.
— На мельницу, на мельницу. Он вчера еще ушел и скоро придет обратно. Разожгу-ка я огонь в очаге. Мороз разошелся вовсю.
— Испечешь катырму[15], да, мама?
— Испеку, испеку.
— И мне, мама?
— И тебе испеку…
Джаббаркул-аист коченел все больше и больше. Тогда он заговорил, обращаясь к аллаху:
— Если бы ты действительно существовал, — говорил старик, — ты услышал бы меня, увидел бы, в какую беду я попал, и облегчил бы мое положение. За что ты так сурово поступаешь со мной? В чем мои грехи? Конечно, не безгрешен я, без греха только один ты, создатель, а я лишь твой раб. Самое время теперь мне покаяться. Есть у тебя и такие рабы, которые сыты, одеты, обуты, бездельничают, море им по колено. Им легче служить тебе, всевышний. А я признаюсь, что не всегда удавалось мне совершать на дню пять обязательных намазов. Это мой тяжкий грех. Помню и еще один. В том году пост совпал с самым жарким месяцем года, с уборкой урожая. День и ночь я проводил в поле. Надо было посеять хлеб и взрастить? Надо. А если посеял и взрастил, надо его убрать? Надо. Сказано было тобой же через пророка, оказывается: «Ты мне даешь усердие, а я тебе изобилие». В последнюю неделю поста ты неимоверно усилил жару. Поверь мне, солома в поле перегорала в пыль, иные люди клали в землю яйцо, и оно там испекалось, можно было его есть. Зачем же скрывать мне теперь от тебя… Все равно, наверное, твои ангелы сообщили… и тот день я не удержался и выпил глоток воды… Но ведь я умирал от жажды. Если бы я, подобно удостоившимся твоих милостей, богатым и обеспеченным рабам наелся бы плова на сахарлык[16], а днем бы спал, а просыпался бы только перед третьим намазом… Но ведь у бедняков так: работают руки, значит, работает и рот. Да ладно, если бы я был один, а то вон их семь ртов, а рук у меня только две. Много ли наработают они. Ты сам ведь говорил через пророка, если только не искажены твои слова:«Пять пальцев созданы мной и все они равны»… До сих пор раскаиваюсь в том, что выпил тогда я этот глоток воды… Уж за этот грех, думал я, бог меня не оставит без наказанья. Вот теперь и наступило время расплаты. Но пожалел бы ты моих детей. Они-то в чем виноваты?.. Да, пожалуй, больше не было у меня грехов. Обещаю и впредь не грешить. Ради детей моих, услышь ты мольбу мою, господи!
Наконец, терпенье причитавшего Джаббаркула-аиста иссякло.
«Видно, бог совсем отвернулся от меня, — подумал он. — Побил меня бог, как в народе говорят, двумя руками. Лишился я осла, пропала и пища для детей. Да и сам я вряд ли доживу до рассвета».
Ночь становилась все холоднее, а метель свирепее. Было уже около полуночи. И тут-то в ночной темноте, там, где дорога спускается с пригорка, стал вырисовываться силуэт человека. Человек тот с трудом и медленно шел по скользкой и бугристой ледяной низине, но все же видно было, что он не изнеможден, не выбился из сил, уверен в каждом своем движении. К тому же шел он с пустыми руками, без поклажи. Он шел и без цели — добавим мы. Этот юноша, которому не исполнилось еще и семнадцати лет (лишь начали пробиваться черные усики), надеялся укрыться от злого зимнего ветра в какой-нибудь пещере. Конечно, там нет горячей печки, растопленной бабушкой, — думал юноша, — но, как говорят, дорогу осилит идущий. А может быть, набреду на какое-нибудь теплое пристанище, на человеческое жилье. Пусть исполнится то, что написано на роду.
16