— Я бедняк, но никак не мошенник.
— Нет, ты мошенник и паразит!
— О, аллах! За что такие ругательства?.. Ведь я такой же раб божий, как и вы, перед богом мы все равны.
— Слышите! Он за словом в карман не лезет.
— Можно ли и мне словечко сказать? — подал свой голос и Хатам.
— Говори, говори! Что ты хочешь сказать в защиту этого плута?
— Я только удивляюсь, неужели аллах слышит все то, что слышим и мы?
— Тут нет ничего удивительного. Все, что выпадает на долю человека — от бога. Пять пальцев на твоей руке ведь не равны между собой! Судьба божественна, а сожаленья напрасны.
— Как же не жалеть-то мне его? Уж хотя бы вы пощадили малышей Джаббаркула-ата, это было бы истинное благодеяние!
— Неужто мало с моей стороны было благодеяний?! Если он умеет брать, пусть умеет и возвращать. Имеющий совесть и благочестие так не поступает.
— Верно, но как же быть, если бог не дает? — умоляюще произнес Джаббаркул-ата.
— Не хватай бога за ноги, нечестивец!
— Я сказал лишь о том, что бог не дает, таксыр. Дождя не было, а кяризец-амин[54] не Дал воды. В нуратинской степи трава не пошла в рост, засохла. Посевы завяли и погибли.
— Так я ли виноват в этом?
— Нет, все — от бога! — сказал Джаббаркул-ата.
— Опять прицепляется к богу, нечестивец! Эй ты, остановись-ка на мгновение! Тебе я говорю! Отдохни!
Хатам остановился.
— Неблагодарный раб божий! Побойся винить бога! Ты стал богоотступником, проси бога об отпущении грехов! Мусульманином еще называется! Кайся, богоотступник!
— Я не богоотступник. Слава богу, я мусульманин.
— Сваливает свою вину на бога, а еще называет себя мусульманином! Мусульманин славит бога и будучи в достатке, и будучи в нужде. Сначала уплатишь свой долг, а потом… Долой с моих глаз! Ну-ка, Хатамбек, двигайся, ускорь шаг!
Оскорбления калеки тяжело подействовали на Хатама, но он поневоле прикусил язык, продолжая идти. Повернувшись кругом, посмотрел на Джаббаркула-ата, на его одноухого осла и преисполнился гневного возмущения. Ноша на плечах показалась ему тяжелее Гиссарских гор…
«Говорят, язык — без костей. Чего только не наболтал этот ворчливый скупец! — шептал про себя Хатам. — И почему не проглотит земля этого зверя, а?! О боже, о бог мой! Кто же из них двоих мусульманин? Кто определит это, если каждый действует от имени бога, заслоняется именем пророка, а думает лишь о себе! Трудится коняга, а ест осел! И ведь этот жадюга никогда не признается, что насытился! Не зря бог лишил змею ног. Если бы у этого хищника были и ноги целы, то спаси бог… Это что за участь такая, чтоб безногий да безрукий калека, не способный трудиться, тварь, не умеющая проглотить куска пищи, если кто-нибудь не положит этот кусок ему в рот, чтобы эта тварь подобно клопу сосала кровь людскую! Да еще язык какой длинный! Есть ли хоть какая справедливость в Нурате? Что делать? — шепотом задавал себе вопросы Хатам. — Джаббаркул-ата правильно сказал: имущий ликует, а неимущий вздыхает… Так нет ли излечения от этого недуга? Сейчас жизнь дьявола, сидящего на моих плечах, — в моих руках. А что, если одним махом вклинить его в землю?!. Нет, нет, эта мысль ошибочна, — стал утешать себя юноша. — Если я его убью, то его покровители и слуги не оставят меня целым! Все в жизни делается по их воле и прихоти. О, если бы такие люди как Джаббаркул-ата поняли друг друга, соединились бы в единый кулак и все вместе пошли бы против Додхудая! Ведь многие языки победили бы один язык. Пока подобные Додхудаю хищники не окажутся в одиночестве, Джаббаркулам не видать жизни!»
— С кем ты разговариваешь?.. Ну-ка, ускорь шаг! Опоздаем на молитву, — сказал раздраженно Додхудай.
— Не опоздаем. У меня есть просьба к вам, дядя.
— Прямо сейчас?
— Да, неотложная просьба.
— Ну, говори.
— Скажу, если дадите слово, что исполните. Таково мое условие.
— А если не исполню?
— Тогда не скажу.
— Предположим, ты скажешь, но просьба окажется неисполнимой?
— Нет, я не буду просить невозможного. — Ладно, говори.
— Прошу вас дать мне два чанача[55] пшеницы.
— Зачем понадобилась тебе пшеница?
— Мы с вами уже условились. Дали слово. Поэтому не спрашивайте…
— Знаю, ты пожалел того с одноухим ослом…
— Если бог не пожалеет, то много ли значит жалость раба божьего.