— Алакуз[57]! — крикнул Камаль.
Ждавшие своего хозяина за дверью четыре собаки ворвались в мечеть, пробежали сквозь строй людей и, окружив Камаля, залаяли на окружающих. Молельщики перепугались и бросились вон.
— Ну, все. Пошли теперь! — успокоил собак Камаль. Собаки перестали лаять и побежали за ним…
БЕЗУМНЫЙ ПРАВДОИСКАТЕЛЬ
Камалю не удалось сделать то, что он хотел, Видя бесполезность дальнейших действий, он ушел.
— Ловите же, поймайте этого полоумного и закидайте его камнями! — кричал Додхудай.
— Что же вы стоите и смотрите?! — вторил ему нарядно одетый, седобородый и дородный местный богач. Но никто не прислушался к их голосам.
— Что он кричит? Если ему надо, пусть сам и ловит сумасшедшего, пусть сам и закидывает камнями.
— Ему видите ли хочется, чтобы ловили другие, а он стоял бы и смотрел в свое удовольствие.
— С сумасшедшим связаться — с сумасшедшим сравняться. Правильно в народе говорят: с дураком свяжись — сам дураком будешь.
— А он, Камаль, все-таки молодец, сам себе хозяин, свободный и вольный: что хочет, то и говорит. Пусть говорит, а мы послушаем.
…Когда Камаль размахнулся что есть силы посохом и хотел ударить Додхудая, Хатам успел загородить калеку, и удар пришелся ему по голове. Посох рассек голову. Все, кто увидел, что по лицу Хатама течет кровь, поспешили к нему на помощь. Камаль тем временем, как ни в чем ни бывало, своей покачивающейся походкой вышел из мечети и был таков. Вскоре издалека, со стороны полей, послышалась его песня.
Между тем к Хатаму подбежал Ходжа-цирюльник.
— Хатамджан! Что с тобой случилось, сынок? Ты никак весь в крови.
— Ему досталось посохом от того полоумного. Но рана несерьезная, заживет.
— Зажить-то заживет, но все же, подожди, я сбегаю за снадобьем. — Пробившись сквозь толпу, цирюльник побежал в свое жилище.
Додхудай все еще не мог успокоиться и бормотал:
— Это что же такое? Все только смотрят и бездействуют. Разве это правоверные, разве это мусульмане? Средь белого дня, в мечети, где полно народу, в то время, когда совершается джума-намаз, в благословенном доме аллаха какой-то негодяй оскорбляет повелителя правоверных, священнейшего эмира, тень самого аллаха на нашей грешной земле, обливает его грязью, а всемилостивейшего, всемогущественнейшего аллаха называет своим другом, а себя называет сотрапезником аллаха, и все люди слышали эти святотатственные, кощунственные слова и никто пальцем не пошевелил, чтобы оборвать этого негодяя, поймать его и наказать. Что за позор? Что за беззаконие? Где же наша мусульманская вера?
— С сумасшедшим связаться — с сумасшедшим сравняться, — проговорил кто-то в толпе.
— Сумасшедший? Кто говорит, что он сумасшедший?! — угрожающе крикнул Додхудай. — Не сумасшедший он, а враг повелителя правоверных!
— Конечно, он сумасшедший, — вмешался Карим-каменотес. Разве здравомыслящий человек скажет, что он сейчас только сидел на небе с богом и разговаривал?
— Да, юродивый он, блаженный. Что с него возьмешь? — послышались голоса.
— Ну и ну! — только и нашелся сказать Додхудай.
В это время цирюльник с глиняной чашкой в руках снова пробрался через толпу, он взял из чашки жженую вату и начал прикладывать ее к ране Хатама.
— Если человеку все время говорить, что он свинья, то он и правда захрюкает. Если сумасшедшему внушать, что он сумасшедший, то от этого он лучше не станет, — говорил Ходжа, перевязывая рану.
— Камаль не такой уж сумасшедший как кажется, — вставил свое слово Карим-уста.
— Может быть, и по-другому, но все равно он безумец. Удивляюсь, сынок, как это ты позволил разбить себе голову?!