- Извиняйте, что без спроса! - Санек снял заячью шапку и, придерживая винтовку левой рукой под мышкой, перекрестился на иконы. - Вот он, - указал на меня, - родной брат офицера убитого.
- Так... - крестьянин встал с лавки; волосы густой бороды мелко дрожат.
Дети таращатся на нас в диком ужасе. Младший, лет четырех, разинул рот, смотрит с невыразимым страхом и в то же время чешет затылок.
Равнодушно, точно по обязанности, Санек спросил:
- А куда дели сынка, какой призвал красных?
- Лешему он сын - аспид, собака! - вскричала крестьянка. - А на нас нету греха! Поди, угляди за ним, уродом...
Из-за занавески вышел подросток в потрепанном пиджаке.
- Кому меня надо? - спросил низким, с хрипотцой, голосом мужика.
Я увидел, что "подростку" никак не меньше двадцати пяти.
- Мой меньшой брат, - сказал крестьянин; потоптался, добавил: - Бобыль.
Тот стоял, небрежно расставив ноги в шерстяных носках, одну руку уперев в бок, другой держась за отворот пиджака. Бритое лицо выражало спокойную насмешку.
- Я красных притащил! Так захотел!
В словах столько невообразимой гордости, что Вячка Билетов пробормотал:
- Он в белой горячке...
Санек, вглядываясь в человека, рассмеялся смехом, от которого любому станет не по себе:
- Смотри-ка, грозная птица галка! Ох, и любишь себя! Спорим: все одно жизни запросишь?
- Дур-р-рак! - Не передать, с какой надменностью, с каким презрением это было сказано.
Почти неуловимый взмах: Санек двинул его в ухо. Ноги у человека подсеклись - ударился задом об пол, упал набок. Дети закричали; старшая девочка визжала так, что Чернобровкин с гримасой боли зажал ладонями уши.
Санек тронул лежащего носком сапога:
- Поднять, што ль, под белы руки?
Тот встал, одернул пиджак, шагнул к двери с выражением поразительного
высокомерия - мы невольно расступились. В сенях он с привычной основательностью обул опорки. По двору шел неспешно, деловито: как хозяин,
знающий, куда ему надо. Он словно вел нас. Завернул за угол сарая, встал спиной к его торцу. Это место не видно ни с улицы, ни из окон избы.
- Ты не думай, что я от страха, - усмешливо глядит мне в глаза, - я не из-за этого говорю... Сожалею я, что отдал твоего брата. Я думал, он дешевка, а он - не-е... Нисколь не уронил себя!
Санек хмыкнул.
- Началося! Сожаленье, покаянье. И в ноги повалится. Ох, до чего ж я это не терплю!
- Иди ты на ... - хладнокровно выругался маленький человек. - Не с тобой говорят. - Он не отводил от меня странного, какого-то оценивающего взгляда: - Давай, што ль, пуляй!
Я - хотя стараюсь не показывать этого - ошеломлен. Может, он не понимает, что у нас не игра? Шут, идиотик, он думает: все - понарошке? Хотя какое мне до того дело? Если б не этот замухрышка, Павел был бы сейчас жив-здоров.
Я понимаю, что должен вскинуть винтовку, выстрелить. Но я еще ни в кого не стрелял в упор.
- Сознаешься, что сам, по своей воле побежал... выдал... привел? держу винтовку у живота, страстно желая, чтобы меня захлестнула злоба.
- Верно балакаешь, - он заносчиво улыбается. - Не угодил мне твой брат! Форсистый, саблей гремит, ходит-пританцовывает, ляжками играет. Ну, думаю, красавчик, как поставят тебя перед дулом, будешь молить...
Меня взяло. Я дослал патрон, упер приклад в плечо. Сейчас ты отведешь взгляд. Я увижу ужас. Мгновение, второе... Он негромко смеется: кажется, без всякого нервного напряжения. Бешенство не дает выстрелить. Вонзить в него штык - колоть, колоть, чтобы пищал, взвизгивал, выл! Я отчетливо понимаю: если сейчас застрелю его, он, безоружный и смеющийся мне в лицо, останется в выигрыше. Мои друзья будут поговаривать об этом.
- Делай, Леня! - Санек легонько шлепнул меня по спине.
Опускаю винтовку, смятение рвется из меня неудержимым сумасшедшим смехом:
- Не-ет, я ему, хе-хе-хе, не то... я ему получше...
Вдруг вспомнился захватывающий роман о покорении французами Алжира. Молодой французский офицер попал в плен к арабам, и они под страхом мучительной смерти заставили его принять ислам, воевать против своих.
- Или он с нами пойдет... - не могу смотреть на него, отворачиваюсь, или издырявлю его штыком!
- Он - с нами? - У Вячки Билетова - гримаса, точно он надкусил лимон. Издает губами неприличный звук.
- С на-а-ми... - протянул Санек; ему забавно в высшей степени.
- Мы не можем это решать, - неопределенно сказал Чернобровкин, обратился к виновному: - Вы, конечно, отказываетесь?
Он безразлично сказал:
- Могу пойти. Но, само собой понятно, не со страху, а от сожаленья. Вина на мне.
- Но вы не подлежите службе! - воскликнул Чернобровкин. - Вы... э-ээ... маленький.
- Я на германской полных три года был!
- В обозе ездовым? - спросил Санек.
- Правильно мыслишь. Имею два ранения. - Сбросил пиджак на землю, сорвал с себя рубашку, нагнулся. Вся левая сторона спины покрыта застарелыми язвами.
- Шрапнель, - определил Санек. Раны от шрапнели, бывает, не заживают по многу лет.
- Считаю за одно, а это - второе, - человек распрямился, показал нам на груди ямку от пулевого ранения: пальца на три выше правого соска. - Легкое насквозь.
- А чего... - Санек остановился на какой-то мысли, - иди, в самом деле, с нами. Интересно будет поглядеть на тя.
- И правда, интересно, - согласился любопытный Вячка. - Звать тебя как?
- Шерапенков, Алексей.
- Ха-ха-ха, Ленька! - Билетов ликующе, точно он ловко открыл что-то мною скрываемое, обхватил меня за плечи. - Тезка твой! Вот это да.