Чем дольше я раздумывал над этим фактом, тем менее доблестным представлялось мне мое поведение.
Как можно пронестись шестьдесят километров вслед за ведущим, так и не догадавшись, что он может спешить не без дела, что может за кем-то гнаться. А что он действительно гнался, я понял только тогда, когда увидел противника. Что мне мешало думать, соображать? Боязнь потерять ведущего, остаться в одиночестве. Не потому, что "отстал от группы - считай погиб", а потому, что боялся потерять ориентировку.
Да, дело именно в этом. Я видел Истринское водохранилище, но найду ли Волоколамск, от которого всегда выходил на свою точку, не был уверен. И это страшило меня, напоминало о том, что итогом потери ориентировки всегда бывает посадка где-то на поле, поломка машины. А что такое поломка машины в военное время? Это потеря оружия...
Прав Георгий Анисин, все упиралось в мою слабость, неподготовленность. Я бы даже сказал беспомощность. Чтобы стать настоящим воздушным бойцом, надо очень много трудиться, учиться. Навык, уверенность, летное мастерство приходят не сразу, не сами собой, они приобретаются опытом.
Выступает лейтенант Илья Бочаров, командир звена, добродушный, выше среднего роста блондин. Тронув рукой красивые светлые волосы, говорит:
- Особой доблести не проявил никто: ни Леонов, ни Штучкин, ни ты, Анатолий. Но главный виновник - ты. Нельзя уходить от ведомых. Тем более, что в момент обнаружения группы противника, вы были все вместе, в компактном строю. Далее. О том, что видишь противника, ты никому не сказал, ни подчиненным, ни командному пункту. А ведь в это время в воздухе было еще одно наше звено, оно могло бы прийти вам на помощь. И вот результат неправильных действий: одна машина потеряна, другая до предела избита. На твоей, как известно, пришлось заменить мотор, ряд агрегатов, поставить новые плоскости. Она, по сути дела, собрана заново. Это потери материальные. А моральные еще больше - звено, хоть и выполнило боевую задачу, оказалось битым. И кем? Бомбовозами! Какие же мы истребители?
Бочаров помедлил, откашлялся и, как бы собравшись с мыслями, продолжал:
- Что я еще скажу? Что гордыня тебе не к лицу, Анатолий. Мы тебя знали другим. Простым, скромным. Неужели ошиблись? Ведешь себя вызывающе, критику признавать не намерен. Как тебя понимать? Считаешь что действовал правильно? Значит, в подобной обстановке и впредь поступишь так же?
Бочаров посмотрел на часы и сказал, что время дорого, а разговор затянулся, что совсем ни к чему, когда целый коллектив убеждает одного человека, который хотя и не прав, однако ничего не хочет понимать. Шевчук должен выступить, принципиально оценить свои действия в этом полете, должен признав что подготовка подчиненных ему пилотов как воздушных бойцов поставлена плохо и что мириться с, этим нельзя. В противном случае он, Бочаров, предлагает возбудить персональное дело - не время показывать свой характер, когда разговор идет о защите Москвы.
Илья нанес настоящий удар. Прямой, неотразимый. Фронт - над родным Подмосковьем, защита столицы - общее дело полка и личное дело каждого воина. Воевать не умеешь - учись. Научился - другим расскажи. Виноват - отвечай в персональном порядке.
Выступает Шевчук. Да, Толя уже не тот. Куда все девалось - и тон и поза. Наблюдая за ним, я видел, как он менялся в лице, переживал, когда говорили товарищи. Теперь он со всеми согласен и считает критику справедливой. Сам мыслил так же, как и товарищи, и вывод сделал из ошибок, и пережил еще до бюро, но в этом трудно было признаться... при подчиненных. Хотя и вполне понимает, что ведомые летчики - это прежде всего друзья, боевые товарищи.
Хорошо Анатолий сказал, правильно. Пока говорил, Миша согласно кивал головой. Приятно ему, что так хорошо разрешился в общем-то очень сложный вопрос.
А я еще раз убедился в том, что мой командир звена - и летчик хороший, и человек справедливый. А больше всего приятно, вероятно, самому Шевчуку видит, что люди разобрались во всем и по-прежнему будут уважать его, видеть в нем друга, боевого товарища.
- А ничего ведь особого в этом нет, что ошибся, - говорит комсорг, первый воздушный бой, каждому ясно, не шутка Героями не рождаются, ими становятся.
Скорость - это еще не всё
Комиссар эскадрильи Акимцев ежедневно, приходя на стоянку, собирает на построение летчиков, техников, механиков, младших авиационных специалистов, рассказывает о положении наших войск на фронтах. Оно не радует. Войска отходят, оставляя города Украины, Белоруссии, Прибалтики. Мы знаем о тяжелом положении Ленинграда, под Тихвином, на Кубани .
Сегодня комиссар пришел на стоянку в приподнятом настроении, построил эскадрилью и объявил:
- Приятная новость, друзья! Получаем самолеты МиГ-3. - Акимцев умолк, улыбаясь, подождал, пока стихнет буря оваций, и продолжал: - Наша задача освоить их в самый короткий срок.
Мы уже слышали, что скоро получим новую технику, ждали ее со дня на день и вот наконец дождались Во второй половине дня в небе послышался гул, и девятка длинноносых машин, звено за звеном, бреющим прошла над стартом. Я сразу узнал их Это они 25 июля пришли нам на помощь, когда мы вели бой с "хейнкелями". Тонкие, длинные, с непривычным шумом моторов "миги" взмыли вверх, затем один за другим зашли на посадку Планируют, выпускают щитки-закрылки, садятся. И вот они уже на стоянке, большие, отливающие зеркальной полировкой машины, с гордыми, благородными формами
- Ничего не скажешь, во! - говорит Шевчук и обращается к летчику, только что вылезшему из кабины: - А как они в воздухе? В сравнении с "Чайкой", И-16?
- Никакого сравнения, - отвечает пилот, - аппарат сильный Большая высотность, огромная скорость. Хорош для боя с бомбардировщиками: достанет и догонит. Но есть недостаток - тяжел на малых высотах. Не мешало бы и оружие иметь помощнее: "ВС" и два "ШКАСа", конечно, не гром и молния.
Старательно изучаем МиГ-3. Преподаватель свой - техник звена Иван Иванович Ермошин. Он только что возвратился с завода, где изучал новую технику. Машина, несомненно, сложная. Но какова она в пилотаже? Строгая? Для летчика это один из важнейших вопросов.
Когда говорят, что самолет очень строгий, не прощает ошибок, это значит, что он, независимо от желания летчика, при его малейшей ошибке, легко срывается в штопор. А штопор опасен, особенно на малых высотах. Но если машина, вращаясь в бешеном ритме, сразу по воле пилота выходит из штопора, она прекрасна. В такой машине пилоты не чают души. За это летчики любят самолет И-16, несмотря на то, что он строг и капризен. Любят и "Чайку". Она проста и послушна, прощает ошибки, а в штопор ее, как говорят, не загонишь. Каков же МиГ-3?
- Идите сюда! - зовет нас Ганя Хозяинов. Встали на плоскость, смотрим в кабину. На приборной доске укреплена памятка летчику для вывода самолета из штопора. Все вроде обычно. "Определить направление штопора. Против вращения ногу. Вслед за ногой - вперед до отказа ручку..." Но последний абзац настораживает: "Если до высоты 2000 метров самолет не вышел из штопора, летчик обязан его покинуть".
- Миша, можем поменяться, - смеется Хозяинов, - ты оставайся в первой, а я уйду во вторую эскадрилью, к Максиму Максимовичу Кулаку.
Ганя смеется, а в глазах печаль: друга его, Мишу Питолина, переводят во вторую эскадрилью. И моего друга - Карасева Федю. Убитый горем, рядом стоит Володя Леонов - его переводят в другую часть. Ничего не поделаешь - служба. В эскадрилью дали только девять "МиГ-3", а пилотов у нас больше. Многие поэтому оказались лишними.