— Советская власть со времени Октябрьской революции привлекла на свою сторону довольно много царских офицеров... Стало быть, если руководствоваться ее опытом, можно сказать, что капитан Гаврич нам просто необходим...
— Так и должно быть, Артем. И наверное, как говорит дядя Мичо, все будет как надо, — согласился Гаврош. — Но что поделаешь, если я в последнее время чувствую себя виноватым?.. А точнее — каким-то бездомным существом, у которого никого и ничего нет...
Артем внимательно посмотрел на него. Он был удивлен, потому что всегда считал Гавроша человеком очень сильным и выдержанным. От всей фигуры Гавроша, от его лица с доброй улыбкой исходила какая-то магическая сила. Возле Гавроша Артем чувствовал себя спокойно и уверенно.
— Как ты можешь так говорить?! — возмутился он. — Насколько мне известно, партия и товарищи от тебя не отвернулись, Хайка — тем паче... Жизнь у тебя шла как по маслу... Возьми себя в руки, братец!
— Да и мы для него, наверное, что-нибудь значим, — вставил Шиля.
— Я вам про Фому, а вы мне про Ерему, — сказал Гаврош и, схватив горсть снега, бросил Шиле в лицо.
— Перестань дурить! — рассердился Шиля. — Я серьезно говорю!
Гаврош швырнул в него еще один снежок.
— Я, конечно, не буду критиковать тебя за это на партсобрании, — продолжал Артем, — однако тебе все же придется признать, что ты вел себя неправильно...
— Неправильно и глупо! — добавил Шиля.
— Отец оставил Земун, чтобы найти нас с Горчином и больше уже с нами не расставаться, — продолжал Гаврош. — Он сказал мне: «Я знаю, что вы оба коммунисты, и вижу, что значит для вас партия... Иди... Там место нам всем троим». А я, дорогой Артем, ушел и не выполнил своего долга по отношению к нему...
— Мы вместе ушли из Земуна, — заметил Артем.
— Мне потому так тяжело, что я привязал отца к дому своим обещанием вернуться... Ведь он обратился ко мне сначала как к коммунисту, а уж потом как к сыну.
— Лека говорит, что капитан Гаврич ушел из Земуна вместе с группой белградцев, — сказал Шиля. — Так что не унывай.
Они спустились на равнину. На берегах пенистого Лима кружилась и свистела метель. Они уже были на окраине городка, когда дневной свет почти совсем померк и в окнах стали загораться огоньки.
Их остановил патруль — два партизана в крестьянских башмаках, черных солдатских шинелях и шапках из заячьего меха.
— Эй, товарищи, откуда вы? — спросили их партизаны. — Кто вы?
— Мы — бойцы народной армии! — ответил Воя, направляясь к ним.
— Добро пожаловать, братья сербы!
— Привет черногорским соколам! — ответил Шиля и, закинув винтовку за плечо, раскрыл объятия.
Рукопожатиям, улыбкам, смеху не было конца.
Начальником патруля оказался красивый молодой человек с добрым, но волевым лицом. Приветливая улыбка, было похоже, никогда не сходила с его губ. Бывший студент, родом из Гусине, он получил боевое крещение во время восстания 13 июля — в атаке на Плав и в бою за Плевлю. Увидев Леку Марича, которого знал еще со студенческих лет, он схватил его за плечо и повернул к себе:
— Лека, братишка!..
— Джюра, друг!
Они крепко обнялись.
— Ну как вы? Добрались наконец...
— Да, потихоньку... А как ты?
— Все в порядке, — ответил Джюра.
— Сколько здесь собралось народу? — спросил у Джюры Воя,
— Нас, черногорцев, довольно много, а если еще и вы, сербы, будете продолжать подходить сюда, то в Рудо станет тесновато для такой армии, — ответил Джюра.
Вслед за патрулем все двинулись к центру города. Топая по замерзшей грязи, они шли к зданию, в котором было решено их разместить.
Шиля, Джюра, Воя и Лека затянули партизанскую песню:
После обильного и вкусного ужина Гаврош и Шиля вышли на площадь. По дороге они встретили нескольких старых знакомых. Несмотря на то, что уже наступила ночь, многие горожане не спали.
Охваченный неодолимым желанием хоть что-нибудь узнать об отце, брате или Хайке, Гаврош никак не мог избавиться от чувства страха и опустошенности. Проходя по одной из улиц, он вздрогнул от неожиданности, увидев в свете фонаря лицо своего старого знакомого из Земуна, недавнего студента педагогического института, коммуниста, отбывшего каторгу. Гаврош кинулся ему навстречу:
— Кого я вижу!
— Неужто это ты, Гавро Гаврич?!
— Войкан Медич, друг ты мой!..
Шиля остановился чуть поодаль.
— Ну, как живешь? — спросил Гавроша Медич и, не дождавшись ответа, крепко обнял его.
— Я-то живу хорошо, но ничего не знаю об отце и брате, — ответил Гаврош.
— Насколько мне известно, здесь их нет, — уверенно проговорил Медич. — Недавно я составлял в штабе списки личного состава, так вот капитана Гаврича и Горчина в этих списках не было.
— А среди наших раненых в Рудо? — спросил Шиля.
— Там их тоже нет.
— Ну а какие-то отряды ведь находятся на позициях? — не отступал от своего Шиля.
— Это верно. Рудо обороняют небольшие отряды... И учти: еще не все группы прибыли в городок...
— Ну что ж, тогда будь здоров, — простился с другом Гаврош.
До поздней ночи обходили они вдвоем с Шилей дома, в которых разместились партизаны. Вернувшись, они успели еще побывать на заключительной части лекции, которую читал Лека.
Усталый Гаврош вполуха слушал Леку. Когда он задремал, заместитель командира отряда тряхнул его за плечо и сказал, что пришел его черед сменить часового у моста через Лим.
2
Встреча так называемых союзников
Те, кто, обладая силой и могуществом, руководствуются в своих действиях негуманной идеологией, рано или поздно встретятся с озлоблением и сопротивлением подвластных им людей...
В тот же вечер, когда в Рудо прибывали отряды партизан, на аэродроме в Земуне за короткий промежуток времени приземлились три военных самолета. Сначала на стоянку неподалеку от здания аэропорта первым подрулил громоздкий транспортный «юнкерс». Чуть позже приземлились два сопровождавших его «мессершмитта». Из «юнкерса» вышел фельдмаршал Вильгельм Лист, командующий оккупационными войсками на Балканах, — поджарый костлявый человек лет шестидесяти, с живыми умными глазами на овальном морщинистом лице, в очках, в длинном кожаном пальто и сапогах. Это был один из немногих фельдмаршалов вермахта, имевших собственное мнение, человек очень резкий, чья философия основывалась на следующих главных понятиях: уничтожение, разрушение и ненависть. Эти три слова, демонстрирующих общность его взглядов с идеями фюрера, лежали в основе всех его речей, приказов и распоряжений. На них основывалась и его преданность третьему рейху.
Правда, сейчас его неистощимая энергия сменилась лихорадочной суетливостью, а непомерная амбициозность была надломлена. Ему было конфиденциально сообщено, что сражение под Москвой полностью проиграно. От своего старого приятеля он узнал о шифрованном донесении генерал-полковника Ганса Гудериана, в котором тот сообщал, что положение на фронте сложилось тяжелое и нет возможности даже обороняться, и что реакция Гитлера была лаконичной: никакого отступления. Из этого не только ему, фельдмаршалу, но и любому неискушенному человеку было ясно, что последуют еще большие потери в людях и технике. Ему также было известно, что за три дня до его прибытия в Земун негласно уволен в отставку фельдмаршал фон Браухич, а генерал-полковник Эрих Гёпнер разжалован, и что как раз в эти дни, когда в Рудо формировалась партизанская бригада, тридцать пять командиров дивизий и корпусов, оказавшись в разной степени в немилости, отозваны с Восточного фронта и возвращаются в Германию. Впервые за всю свою долгую военную карьеру фельдмаршал Лист почувствовал, как недолговечны милости и привилегии, как преходяща власть... Так же как и большинство немецких генералов, он хоть и презирал своего фюрера, но в то же время соревновался с ними в подхалимстве и показной верности ему.