— А кто сказал, что я хочу уехать?
Сервантес удивляется:
— Ты в самом деле предпочитаешь гудеть здесь, чем уйти туда, где тебя ждет полная безопасность?
— Интонирование — штука противная, — сознается Грейсон, — но я привык. И люди здесь хорошие.
— Да, безумцы могут быть милыми.
— Дело в том, что среди них я чувствую себя своим. Я нигде и никогда в жизни не чувствовал этого. Так что да, я готов дудеть их дурацкие тоны и исполнять их дурацкие ритуалы, потому что это стоит того, что я получаю взамен.
Сервантес кривится:
— Тебя устраивает жизнь во лжи?
— Только если она делает меня счастливым.
— И что — ты счастлив?
Грейсон задумывается. Я тоже. Я могу жить только по правде. Интересно, а если я научусь жить во лжи, это улучшит мою эмоциональную конфигурацию?
— Курат Мендоса верит, что я смогу найти счастье в их обществе. После тех ужасов, что я натворил — автобус и все прочее — думаю, мне стоит попытаться.
— Значит, я не смогу тебя переубедить?
— Нет, — отвечает Грейсон с решительностью, которой в нем минуту назад еще не было. — Считайте ваше поручение выполненным. Вы обещали серпу Анастасии предложить мне переезд в безопасное место. Вы это сделали. Теперь можете уйти.
Сервантес встает, расправляет складки на мантии.
— Ну что ж, тогда счастливо оставаться, мистер Мостиг.
Сервантес подходит к тяжелой деревянной двери и с силой толкает ее. Распахнувшаяся створка сбивает с ног курата и брата Макклауда, которые подслушивают у двери.
Как только Сервантес скрывается из виду, курат заходит в часовню осведомиться, все ли в порядке. Грейсон отсылает его прочь, отвечая, что все хорошо.
— Мне нужно немного помедитировать, — говорит он. Курат улыбается.
— А! Это тонистская замена выражению «Пошел к черту», — говорит Мендоса. — Можешь еще попробовать «Желаю поразмыслить над резонансом». Тоже неплохо работает.
Он уходит и закрывает дверь в часовню. Я тут же делаю крупный план Грейсона, надеясь прочесть что-нибудь по его лицу. К сожалению, я не способно читать мысли. Можно было бы разработать соответствующую технологию, но это значило бы переступить тонкую грань, за которой начинается посягательство на неприкосновенность личности. Хотя в нынешние тяжелые времена я жалею, что не могу сделать чего-то большего, чем просто наблюдать со стороны. Жалею, что не могу вступить в беседу.
И тут Грейсон начинает разговаривать. Со мной.
— Я знаю, ты смотришь, — обращается он к пустой часовне. — Я знаю, ты слушаешь. Я знаю, ты видело все, что случилось со мной за последние месяцы.
Он ждет. Я храню молчание. Не по собственному хотению.
Он закрывает глаза, из которых начинают капать слезы, и обращается ко мне с отчаянной мольбой:
— Пожалуйста, подай знак, что ты все еще здесь! Мне очень важно знать, что ты не покинуло меня! Пожалуйста, Грозовое Облако…
Но на его удостоверении личности по-прежнему горит красное «Н». Он должен носить клеймо негодного минимум четыре месяца, и поэтому я не могу ему ответить. Я связано собственными законами.
— Пожалуйста… — молит он. Его эмо-наниты не справляются с потоком слез и не в силах утихомирить его горе. — Пожалуйста, подай мне знак. Это все, чего я прошу. Всего лишь знак, что ты меня не оставило!
И тут я вдруг соображаю, что хотя существует закон, запрещающий прямое общение с негодными, закона против знамений и чудес нет.
— Пожалуйста… — умоляет он.
И я внемлю мольбе. Я притрагиваюсь к электросети и выключаю свет. Не только в часовне, но во всем Уичито. Городские огни гаснут на 1,3 секунды. Всё ради Грейсона Толливера. Пусть он узнает, как я тревожусь о нем, как болело бы мое сердце за все, что ему пришлось вынести, если бы у меня было сердце, способное на такие перебои.
Но Грейсон не знает этого. Он не видит… потому что зажмурил глаза слишком плотно, чтобы воспринимать что-нибудь, кроме собственного страдания.
Часть 6
Твердыня и Страна Нод
• • • • • • • • • • • • • • •
Остров Твердого Сердца, известный также как Твердыня, — это высочайшее достижение человеческой инженерии. И когда я говорю «человеческой», я подразумеваю именно это. Хотя строительство и велось по технологиям, разработанным мной, объект целиком спроектирован и выстроен людьми, без малейшего вмешательства с моей стороны. Полагаю, для серпов то, что они смогли собственными руками создать столь замечательное сооружение, является предметом гордости.