— Державиным? — Старик выпрямился, насторожился. — Кто он? Не из бывших ли унтеров?
— Батареей командовал в гражданскую на Амуре.
— Вишь ты как! Да, дела. Теперь генералом, значит... — Поп насупился, помолчал. — Кому что на роду написано. И у меня были планы. Начать бы жизнь сызнова... Не так бы я прожил, не так... Вы советуете менять дислокацию. А зачем? Не все ли равно, где подыхать — в Мукдене или в этой пещере. Жизнь прошла ни за понюх табаку. Вот взглянуть бы хоть раз на Россию! Какая она? Вижу чертог Спасов украшенный и стыжусь, что одежды не имею, чтобы войти в него.
Старик на минуту притих, прислушался к шуму дождя. С потолка стекали капли воды, падали на стол, на жестяную кружку и огурцы, брызги летели на стекло фонаря.
— Мне часто вспоминается спектакль, который я смотрел в молодости в Питере, — заговорил священник после минутного молчания. — По сцене ходил несчастный человек и говорил самому себе: пройдет дождь, и все в природе освежится. Только меня не освежит гроза... А впрочем, нужно ли это? — Он тряхнул головой и заговорил громче: — Не в этом суть. Главное, вы пришли на маньчжурские поля. «Ныне отпущаеши, владыка, раба твоего», — говорил святый Семион, увидев младенца. Да, да. Теперь я могу умереть спокойно!..
Поздно ночью автоматчики вышли из хижины отца Варсонофия. Шумели деревья, по-прежнему лил дождь — без грома и молний. В стороне чернела высокая монастырская стена. Пещеру мигом поглотила сырая темень. Светилось лишь маленькое желтое оконце. Из него, словно из-под земли, доносился невеселый голос:
Хлестнула набежавшая дождевая волна, залила песню.
X
Десантный батальон расположился в японских казармах и вторые сутки контролировал жизнь Мукдена. Солдаты охраняли банки, мосты, аэродром, железнодорожный вокзал, разбросанные по всему городу склады. Отдыхать приходилось урывками, заботы и тревоги лишали их сна.
С нетерпением десантники ждали прихода своих танков.
Вечером в казарме услышали глухой артиллерийский выстрел. За ним второй, третий...
— Приготовиться к отражению атаки! — скомандовал Драгунский и выбежал из казармы.
«Что же это значит? — тревожно подумал он, надевая каску. — Откатываются остатки разбитых японских частей? Или напали бандиты?»
Город насторожился: опустились железные жалюзи на дверях и окнах магазинов, исчезли сновавшие по улицам рикши, люди попрятались в домах и подвалах.
Медленно тянулись минуты ожидания. И вдруг раздался колокольный звон, а потом — глухой гул. Он нарастал, усиливался, и вот уже отчетливо прорезался рев танковых моторов, лязг гусениц, и на улицах разом заклокотало все, что пряталось, таилось.
— Наши танки! — закричал Драгунский. — Я по голосу чую!
Автоматчики побежали к перекрестку. Пестрая толпа китайцев заполнила тротуары, поползла на мостовую.
— Вансуй! Вансуй![31] — неслось от площади.
— Шанго!
Десантники выбежали на площадь и увидели идущие по мостовой тридцатьчетверки. Танки шли с открытыми люками, на броне сидели чумазые десантники, а вокруг — на тротуарах, у края мостовой — гудела разноцветная толпа китайцев с красно-синими флажками, голубыми, розовыми и желтыми шарами, пышными букетами хризантем.
— Шанго! Шанго!
Передний танк остановился. Соскочивший с брони десантник подхватил двух китайчат в соломенных шляпах и посадил их на машину. Подбежавшие к танку китайцы повесили на ствол пушки красное полотнище, испещренное иероглифами. Танк тронулся дальше, китайчата прижались от испуга к башне, но потом осмелели, стали размахивать своими широкополыми шляпами.
Людской поток на тротуарах становился все гуще. Он уже расползался по мостовой, и дорога для танков становилась все у́же и у́же. На броню летели букеты цветов, гирлянды разноцветных флажков свисали со стволов пушек.
На перекрестке тридцатьчетверки повернули к военному городку.
Бухарбай, глядя из-под ладони, силился узнать хоть одного десантника, но на броне сидели все незнакомые.
— Это чье хозяйство? — спросил он.
— Мы жилинцы! — ответили с танка.
Вслед за последней машиной двинулась процессия с чучелом дракона, похожего на огромную ящерицу. Дракон метался над головами, догонял и никак не мог схватить красный шар, привязанный к бамбуковой палке. Размахивая палкой, дракона дразнил стоявший на танке проворный, загорелый до черноты китайчонок. Шар то оказывался у самой пасти дракона, то снова ускользал в сторону.